История Франции - Марк Ферро

его изобразил Гоген; это был Париж популистский, Париж кокоток и танцовщиц из кабаре «Мулен Руж» Тулуз-Лотрека: ему были свойственны приметы мобильности, когда можно было пройти путем, ведущим от Бастилии к ремесленному предместью Сент-Антуан, где видеть, как одевшиеся как буржуа горожане идут в кафе «Консер», а затем в Опера-комик. От ворот Сен-Мартен расстояние не больше, чем от Биржи до рю де Ла Пэ — улицы Мира: там финансовые аферисты пируют с именитыми гражданами. Каждому члену общества, вне зависимости от того, в верхах он или в низах, хочется подняться выше, и чем выше, тем лучше, — и быстро.

Но существует не только это общество.

В сельской местности, где проживало три четверти населения Франции, жители некоторых регионов еще со времен Второй империи сумели понять преимущества промышленных перемен: так, например, обитатели области Конта-Венессен, что в департаменте Воклюз (Юго-Восточная Франция), процветали, отправляя свои ранние овощи и фрукты во все города, куда пришла железная дорога; предприниматели, как показал историк Клод Мельян, становились акционерами, хорошо информированными и быстро богатевшими.

Иначе обстояло дело в других французских провинциях, по которым сельскохозяйственная конкуренция со стороны новых стран нанесла жестокие удары — на рынок хлынули канадская пшеница, австралийская шерсть и другие импортные товары. Кризис, последовавший за этим, казался явлением инопланетного происхождения, сопровождался необъяснимыми явлениями, вроде нашествия вредителя винограда — филлоксеры. Безжалостней всего филлоксера обошлась с Лангедоком, где кризис свирепствовал около двадцати лет, примерно с 1880 до 1900 г. Конечно, технически виноградники смогли возродиться, даже охватить большие площади. Но психологически это была настоящая драма для Лангедока. Кроме всего прочего, там пропала культура марены (растение, используемое для получения красителя), погибло шелководство, не выдержавшее японской конкуренции, обесценилось производство оливкового масла в результате массового импорта арахисового масла из колоний. И вот, как пишет историк Реми Пеш, когда возродившиеся виноградники стали удовлетворять возросший спрос настолько, что для перевозки вина в бочках даже начали использовать специальные вагоны, и повсюду производились новые посадки, — внезапно упали цены и курсы акций, и кризис с одинаковой интенсивностью поразил как крупные, так и мелкие хозяйства. В обстановке общего застоя единственным решением представлялось обращение за помощью к политической власти в надежде на чудо или бунт. В 1907 г. вспыхнул мятеж: солдаты 17-го полка, местные призывники, отказываются стрелять в своих земляков. Клемансо, ставший «первым шпиком Франции», берется жестоко подавить бунт… Двенадцатого мая в Безье сто пятьдесят тысяч разгневанных виноградарей запели на музыку «Интернационала» следующие строки:

Лозу — кормилицу родную, Контрабандисты и жулье Задушили, к нашему горю, — Власть имущие заодно! Идем друзья, родные братья, Пустословию конец! Парламент, созданный для обмана, Не добьется ничего!

«Интернационал» пели также 1 мая 1906 г. — в день, «который должен быть иным, чем другие»: рабочие требовали восьмичасового рабочего дня; у именитых граждан тряслись поджилки при виде массовых демонстраций. Разумеется, правительство учредило и Министерство труда, и другое ведомство — Министерство социального страхования, но рабочим уже стало совершенно ясно, что цену французской жизнеспособности оплачивают они, работая по десять-одиннадцать часов в день, без достойных отпусков, в то время как какой-нибудь провинциальный кузен благодаря несложному предписанию сумел, ничем не рискуя, получить должность почтового служащего или чиновника. Как раз тогда писатель Жорж Куртелин написал роман «Господа бюрократы» (1893). Гневом разразились электрики, шахтеры, строители. Всюду, чтобы подавить волнения, правительство посылает войска: в Фурми, в Дравей, в частности в 1908 г., затем в Вильнёв-Сен-Жорж. Есть убитые. Именно тогда Клемансо заработал свое прозвище — Тигр.

В политических кругах растет раскол, даже среди левых, — от них откалываются радикалы. То же явление отмечается и в рабочем движении, будь то под руководством синдикалистов-революционеров или социалистов; анархисты же дискредитировали себя в результате серии покушений террориста Франсуа Равашоля. В 1894 г. другой анархист, Санте Казерио, убил президента Республики Франсуа Сади-Карно.

Синдикалисты и социалисты разошлись, приняв Амьенскую хартию (1906), но их жизненная сила была велика. Их поддерживали все более решительно настроенные массы трудящихся: забастовки следовали одна за другой, и в 1910 г. все железнодорожные компании впервые оказались парализованными.

Однако вскоре поменялись цель и смысл деятельности левых политических партий: на первый план выступила военная угроза. «Война — войне!» — взывают, солидаризируясь друг с другом, радикал Жозеф Кайо, социалист Жан Жорес, марксист Жюль Гед, антимилитарист Гюстав Эрве.

Но интернационализм и революционный дух оставались патриотическими, и их носители — борцы за мир, единомышленники — считали: если война разразится, она станет ошибкой немцев.

Когда в июле 1914 г. вспыхнул кризис, был убит Жан Жорес, великий рупор пацифизма.

Власти были напуганы масштабами пацифистского движения и антимилитаристской волны, которые давали о себе знать в ответ на репрессивные акции в армии. Дезертиров, однако, не было…

Чего не ожидали правящие круги, так это того, что когда Франция окажется на военном положении, их ждет частичная потеря власти.

Начиная с лета 1914 г. настоящими хозяевами Франции стали военные. «Префекты больше не существуют, над парламентариями глумятся, генералы лезут в гражданские дела».

Это означало реванш.

Со времен Буланже и дела Дрейфуса часть армейских кадров только и ждала начала войны: они были преисполнены довольства. За четыре недели военные взяли всё в свои руки. Президент Республики Раймон Пуанкаре никак не мог определить, кто из генералов стоял во главе той или иной армии Республики. Когда он пожелал сопровождать генералиссимуса Жоффра в его поездке в отвоеванный Эльзас, ему отказали. Вскоре особым циркуляром префектам было запрещено звонить без разрешения, даже собственному министру. Несколько месяцев спустя Рене Вивиани, председатель Совета министров, лишь через свою цветочницу, чей дружок был офицером Генерального штаба, узнал, что ставка Главнокомандующего покинет Шантийи. «Это неприятно для премьер-министра», — сказал он на заседании Совета.