Россия в канун войны и революции. Воспоминания иностранного корреспондента газеты «Таймс» - Дональд Маккензи Уоллес

может поступаться совестью, имеют не менее удобный способ избежать всяких притеснений. Приходское духовенство, с его обычным равнодушием к духовным вопросам и давней привычкой видеть в своей службе источник финансов, враждебно сектантству главным образом потому, что оно как раз и уменьшает их доходы, так как сокращает число нуждающихся в них прихожан. Таким образом, эту причину враждебного отношения сектантам легко было устранить известным денежным приношением, и поэтому между ними и местным священником заключался молчаливый уговор к полному удовлетворению обеих сторон. Священник получал свой доход так, как если бы все его прихожане принадлежали к государственной церкви, а прихожане имели возможность верить и служить Богу так, как им заблагорассудится. Таким незамысловатым и удобным способом удалось обеспечить очень большую веротерпимость. Насколько благотворно эта практика повлияла на нравственность деревенских священников – это, конечно, совсем другой вопрос.

Вопрос со священниками решился, но оставалась еще полиция, которая тоже время от времени взимала свою дань с инакомыслящих; но, как правило, договориться с нею было нетрудно, ибо в интересах обеих сторон было прийти к соглашению и жить в ладу друг с другом. Таким образом, со времен Екатерины II и до 1903 года, когда император провозгласил свободу совести, раскольники жили практически в тех же условиях, что и в последние годы царствования Петра Великого; они платили налоги и не подвергались притеснениям, вот только деньги, уплаченные за терпимость, шли не в императорскую казну. Эти внешние изменения в истории раскола серьезно повлияли на его внутреннее развитие.

Когда раскольников официально предали анафеме и извергли из господствующей церкви, у них не было ни определенной организации, ни четкого вероучения. Единственным связующим звеном между ними было неприятие «никонианских новшеств», и все, чего они желали, – это сохранить в неприкосновенности верования и обычаи предков. Сна чала они и не думали создавать какую-либо постоянную организацию. Более умеренные из них верили, что скоро вернется старый порядок вещей, а более фанатичные воображали, что близится конец света[84]. Так или иначе, им нужно было лишь недолго пострадать, сохраняя себя от порока ереси и от всякого соприкосновения с антихристовым царством.

Но шли годы, и ни одно из ожиданий не оправдалось. Фанатики напрасно ждали гласа последней трубы и явления Христа, грядущего со своими ангелами судить мир. Солнце все так же всходило, времена года сменяли друг друга привычным порядком, а конец света все не наступал. Не вернулась к старой вере и гражданская власть, хотя Никон пал жертвой придворных интриг и собственной самонадеянности и был официально низложен. Царь Алексей в свое время отошел к праотцам, но никаких признаков восстановления старого православия не было. Постепенно раскольники поняли, что надо готовиться уже не к Судному дню, а к земному будущему, создать некую постоянную церковную организацию. И в этом они с самого начала столкнулись не только с практическими, но и с теоретическими трудностями.

Пока они ограничивались только сопротивлением официальным новшествам, между ними царило единодушие; но когда им пришлось отказаться от этого отрицательного курса и определить теоретические аспекты своей новой позиции, обнаружились радикальные разногласия. Все были убеждены, что официальная Русская Церковь стала еретической и что теперь вместо Христа во главе ее стоит Антихрист; но нелегко было определить, что следует делать тем, кто отказался преклонить колена перед сыном погибели. Если спросить у протестантов, то выход из этого затруднения очень простой: раскольникам нужно просто создать для себя новую церковь и служить Богу так, как они считают нужным. Но русским людям того времени подобные представления были еще более ненавистны, чем никоновские нововведения. Эти люди были православными до мозга костей и к тому же очень ревностными, а по православным понятиям основание новой церкви есть нелепость. Они верили, что если цепь исторической преемственности когда-нибудь прервется, то Церковь непременно погибнет, подобно тому как исчезнет древний род, если его единственный представитель умрет, не оставив потомства. Следовательно, если Церковь перестала существовать, то нет никаких способов общения между Христом и его народом, таинства уже недействительны, и человечество навсегда лишилось известных способов снискать божью благодать.

Итак, по этому важному вопросу среди раскольников возникли разногласия. Одни считали, что, хотя церковные власти и стали еретическими, Церковь пока еще жива в общении тех, кто отказался принять новшества. Другие смело заявляли, что Православная Церковь уже не существует, что древние способы снискания благодати отняты у нее, и верные отныне должны искать спасения не в таинствах, а в молитве и тому подобных вещах, для которых не требуются особым образом рукоположенные священники. Так произошел раскол среди раскольников. Одни сохранили все таинства и обряды в прежней форме; другие отказались от таинств и многих привычных обрядов по той причине, что истинного священства больше нет и, следовательно, таинства недействительны. Первых называют старообрядцами; вторых – беспоповцами, то есть людьми без попов.

Последующая история этих двух раскольнических групп значительно различается. Старообрядцы, будучи просто церковными консерваторами, которые сопротивлялись всему новому, остались сплоченным сообществом, не отягощенным особыми разногласиями. Беспоповцы, напротив, постоянно стараясь найти какие-то новые действенные средства спасения, разделились на бесчисленное множество независимых сект.

Однако у старообрядцев оставалась еще одна важная теоретическая проблема. Поначалу у них не было недостатка в рукоположенных священниках для совершения таинств, но их убыль неоткуда было восполнить. У них не было епископов, а по православным понятиям, в низшие степени духовенства может рукоположить только епископ. Во время раскола один епископ ушел вместе с раскольниками, но вскоре умер, не оставив преемника, и с тех пор в их ряды не влилось ни единого епископа. Время шло, и потребность в епископской хиротонии становилась все более и более настоятельной. Очень любопытно наблюдать, как эти ригористы, придерживаясь буквы закона и заявляя, что готовы умереть за малейшую йоту или черту, переделывали свою теорию под меняющиеся условия. Когда священников, которые сохраняли себя «в чистоте и непорочности», не соприкасаясь с Антихристом, стало мало, оказалось, что можно принять и кое-кого из священников официальной церкви, если они формально отрекутся от никонианства. Однако сначала принимали только тех, кто был рукоположен до так называемого вероотступничества Церкви, по той очень веской причине, что рукоположение, совершенное епископами-еретиками, недействительно. Когда и этих уже не осталось, оказалось, что можно принять и тех, кто крестился до отступничества; а когда даже и эти сошли на нет, раскольники пошли еще на одну большую уступку необходимости и стали принимать к себе любых рукоположенных священников при условии, что они прилюдно отрекутся от заблуждений. Таких священников всегда было предостаточно. Если обычный поп не мог найти