Россия в канун войны и революции. Воспоминания иностранного корреспондента газеты «Таймс» - Дональд Маккензи Уоллес

браком, и оттого поползновенны на оскопление; наконец, обуянные своей мнимой святостью и боговдохновенностью, называют себя: учители и пророки – „спасителями“, „искупителями“, „христами“, учительницы и пророчицы – „матушками“, „помощницами“, „богородицами“. Все же вообще зовут себя и просто „богами“, вследствие чего даже молятся друг на друга, как на сущих „богов“, на живых „Христов и Богородиц“! …Некоторые из них, а особливо из учителей, когда случится двум или трем из них вместе на одну беседу (то есть сборище) сойтися, то между собою спорят, хвастают и хвалятся, как свойственно невеждам, каждый из них своею Божескою силою, у кого больше благодати и могущества… В этом состязании… они дают иногда друг другу звонкие заушения и добрые пощечины с тем, чтобы изведать силу заушения. Кто из них равнодушнее и без оскорбления вытерпит оные ударения, подставляя на то и другую ланиту, тому приписывают больше силы и святости».

Еще одна секта из этой категории – прыгуны, у них весьма заметен элемент эротизма. Вот описание их радений, которые летом проводятся в лесу, а зимой – в каком-нибудь сарае или амбаре: «Главный наставник, стоя в середине, в белой одежде, читает молитвы на чухонском языке обыкновенным голосом, переходящим постепенно в веселый напев. Слушатели вторят ему. Когда он заметит, что торжественность напева достаточно подействовала на присутствующих, то начинает слегка привскакивать. Слушатели и в этом подражают ему; восторг постепенно увеличивается, растет все более и более, выражаясь возможно высокими скачками и прыжками. Иные доходят до исступления, скачут на четвереньках и кричат почти диким голосом. Скачут всегда попарно, мужчина с женщиной, взявшись за руки, большею частью по предварительному согласию, и когда уже сильно устанут и наставник объявит, что он слышит в себе пение ангелов, то на том же месте ложатся отдыхать» – и далее следует действие, которое здесь описать никак невозможно.

Справедливости ради надо сказать, что мы очень мало знаем об этих своеобразных сектах, а все, что нам известно, мы знаем из уст их заклятых врагов. Поэтому вполне возможно, что часть из них вовсе не так абсурдна, как их обычно рисуют, и что многое из того, что о них болтают, – простая клевета.

Государство очень враждебно относится к сектантству и время от времени пытается его искоренить. Это вполне естественно по отношению к таким сумасбродным сектам, но мне кажется странным, что запрету подлежат и мирные, трудолюбивые, честные молокане и штундисты. Зачем наказывать русского крестьянина за учение, которое открыто исповедуют с санкции властей его же соседи – немецкие колонисты?

Чтобы ответить на этот вопрос, читатель должен знать, что, по русским понятиям, есть два рода ереси, которые отличаются друг от друга не вероучением, а национальностью ее носителя. Русскому представляется, что татарам от природы положено быть магометанами, полякам – католиками, а немцам – протестантами; и сам факт перехода в русское подданство не должен принуждать ни татарина, ни поляка, ни немца к смене вероисповедания. Таким образом, этим народностям всегда предоставлялась самая полная свобода в отправлении их религий, при условии, что они не нарушали своей пропагандой установленного Богом порядка вещей.

Это общепринятая теория, и надо отдать должное русским – как правило, они от нее не отступали. Если правительство порой и пыталось обратить в православие инородцев, то мотивы всегда были политическими, и эти усилия никогда не пользовались особым сочувствием ни у широких масс, ни даже у духовенства. Точно так же и миссионерские общества, которые иногда создавались в подражание западным, никогда не имели большой народной поддержки. Таким образом, в отношении пришельцев эта своеобразная теория породила довольно широкую веротерпимость. В отношении же самих русских она привела к ровно противоположному. Если по природе вещей татарин – мусульманин, поляк – католик, а немец – протестант, то в равной степени по природе вещей и русский должен быть православным. В этом вопросе между писаным законом и общественным мнением царит полная гармония. Если православный русский становился католиком или протестантом, то он подлежал уголовному наказанию и в то же время осуждался обществом как вероотступник и ренегат, почти что как предатель. Сейчас ситуация несколько меняется к лучшему. В марте 1903 года царь торжественно провозгласил свободу совести как всеобщий принцип, и с тех пор этот принцип постепенно вводился в законодательство, но не следует ожидать, что старые представления сразу же бесследно исчезнут.

О будущем этих еретических сект невозможно сказать что-либо уверенно. Самые непристойные и нелепые, вероятно, исчезнут по мере распространения в народе начального образования; но протестантские секты, по-видимому, обладают гораздо большей жизненной силой. По крайней мере, в настоящее время они распространяются довольно быстро. Я видел большие села, где, по словам местных, еще пятнадцатью годами раньше не было ни одного еретика, а сейчас половина жителей уже примкнула к молоканам; и эта перемена, надо подчеркнуть, произошла без какой-либо организованной пропаганды и еще до того, как был провозглашен принцип веротерпимости. Гражданские и церковные власти прекрасно знали об этом течении, но бессильны были ему помешать. То немногое, что они пытались предпринять, не дало результата или сделало еще хуже. К штундистам в качестве противоядия применялись телесные наказания – надо надеяться, без ведома столичных властей, а к молоканам Самарской губернии присылали ученого монаха, рассчитывая, что он отвратит их от заблуждений силой разума и красноречия. Какое влияние оказали розги на веру штундистов, мне установить не удалось, но полагаю, что не слишком сильное, ибо секта осталась как минимум столь же многочисленной, как и прежде.

О том, что было в Самарской губернии, я, так уж получилось, знаю чуть больше и могу сказать по свидетельству многих крестьян, в том числе и православных, что единственным следствием был рост религиозного фанатизма и решение некоторого числа православных перейти в лагерь еретиков. В публичной полемике участники не могли найти даже тех точек соприкосновения, с коих можно было бы начать спор, по той простой причине, что их основополагающие концепции слишком уж различались. Монах говорил о Церкви как о земной представительнице Христа и единственной обладательнице истины, притом что его оппоненты ничего не знали о Церкви в этом смысле и просто считали, что все люди должны жить так, как велит Библия. Когда же монах согласился вести с ними спор на их поле, то тут же понес сокрушительный разгром, ибо не смог привести в пример ни единого отрывка из Писания, где говорилось бы о почитании икон, а этот обычай русские крестьяне считают важнейшей частью православия. Тогда он стал говорить о важности первых Вселенских соборов и Отцов Церкви,