Россия в канун войны и революции. Воспоминания иностранного корреспондента газеты «Таймс» - Дональд Маккензи Уоллес

старательно избегали говорить на любые темы, кроме погоды и видов на урожай, а на мои прочие вопросы отвечали так, как если бы стояли перед Великим инквизитором.

Несколько безуспешных попыток убедили меня в невозможности выудить из молокан их религиозные взгляды путем прямых расспросов. Поэтому я решил действовать иначе. Из уже полученных скупых ответов я понял, что их учение по крайней мере внешне похоже на пресвитерианство, а из прежнего опыта знал, что неглупые русские крестьяне проявляют большую любознательность, когда слушают о чужих странах. Эти два обстоятельства я и положил в основу своего плана. Найдя молоканина или человека, который мог оказаться молоканином, я какое-то время разговаривал с ним о погоде и урожае, как будто без всякой задней мысли. Досконально обсудив этот вопрос, я постепенно переводил разговор с погоды и урожая в России на погоду и урожай в Шотландии, а затем потихоньку переходил от шотландского земледелия к шотландской пресвитерианской церкви. Почти во всех случаях эта тактика оказывалась успешной. Когда крестьянин слышал, что есть такая страна, где люди сами толкуют Священное Писание, не имеют епископов и считают почитание икон идолопоклонством, он всегда выслушивал меня очень внимательно; а когда потом он узнавал, что в этой чудесной стране приходы ежегодно отправляют своих делегатов на общий съезд, где свободно и публично обсуждаются все церковные дела, он почти всегда с безграничным изумлением засыпал меня градом вопросов: «Где эта страна? На востоке или на западе? Она очень далеко? Вот если бы наш пресвитер все это услышал!»

Этого-то я и добивался: возможности познакомиться с пресвитером или пастором, не выказывая такого желания; и я знал, что разговор с этим человеком – таким же необразованным крестьянином, как и остальные, но, как правило, более умным и лучше разбирающимся в религиозном учении, – несомненно, будет мне полезен. Не раз я засиживался с пресвитером за полночь и благодаря этому многое узнал о верованиях и обычаях секты. После этих разговоров деревенские молокане уже относились ко мне с доверием и уважением и рекомендовали братьям по вере в окрестных деревнях, через которые я собирался проезжать. Несколько из крестьян поумнее, с которыми я вел такие разговоры, настоятельно советовали мне посетить Александров Гай – деревню на границе киргизской степи. «Мы тут люди темные (то есть невежественные), – говорили они, – ничего не знаем, а вот в Александровом Гае найдешь знающих веру, они тебе все растолкуют». Это предсказание сбылось несколько неожиданным образом.

Вернувшись через несколько недель из поездки к киргизам Внутренней Орды, как-то вечером я прибыл в этот центр молоканской веры и был гостеприимно принят одним из братьев. В непринужденной беседе с хозяином на религиозные темы я поделился с ним желанием найти человека, сведущего в Писании и твердого в вере, и он обещал, что постарается мне помочь. На следующее утро он с лихвой сдержал свое обещание. Сразу же после того, как убрали самовар, дверь комнаты распахнулась, и вошел не один, а двенадцать человек! Обменявшись обычными приветствиями с этими неожиданными гостями, хозяин сообщил, к моему удивлению, что его друзья пришли поговорить со мной о вере, и без дальнейших церемоний положил передо мной Библию на старославянском языке, чтобы я мог прочитать отрывки в поддержку своих доводов. Поскольку я был совсем не готов вести богословскую дискуссию по всем правилам, я очень смутился и увидел, что мои попутчики, двое русских друзей, которых все это совершенно не заботило, от души потешались над моим замешательством. Однако отступать было нельзя. Я просил поговорить с братьями, и моя просьба исполнилась, хотя и таким образом, которого я, разумеется, не ожидал. Мои друзья удалились – предоставив меня, как они выразились, «моей участи», – и начался «разговор».

Участь же моя оказалась вовсе не такой страшной, как я боялся, но поначалу положение все же было немного неловкое. Обе стороны не имели ясного представления о том, чего хочет другая, и мои гости ждали, что дискуссию начну я. Это было вполне естественно и разумно с их стороны, ведь это же я ненароком пригласил их на встречу со мной, но я не мог выступить перед ними с речью по самой убедительной из всех причин – я не знал, что сказать. Если бы я рассказал им о своих истинных целях, то, вероятно, этим возбудил бы их подозрительность. Моя обычная хитрость насчет погоды и урожая оказалась совершенно неприменимой к данному случаю. Какое-то время я подумывал, не предложить ли им спеть псалом, дабы растопить лед, но решил, что это придаст собранию излишнюю торжественность, которой я хотел избежать. Словом, лучше всего было сразу приступить к официальной дискуссии. Поэтому я сказал им, что беседовал со многими их братьями по вере в разных деревнях и нашел, как мне думается, серьезные ошибки в их учении. Я, например, не мог согласиться с их запретом есть свинину. Возможно, начал я резковато, но, по крайней мере, это дало мне locus standi – тему для разговора, – и тут же завязалась оживленная беседа. Для начала мои оппоненты попробовали доказать свой тезис с помощью Нового Завета, а когда не получилось, то прибегли к Пятикнижию. От частной статьи ритуального закона мы перешли к более широкому вопросу о том, в какой степени ритуальные законы все еще являются обязательными к исполнению, а от него и к другим, не менее важным пунктам.

Если логика крестьян не всегда была безупречна, то их знание Библии не оставляло желать лучшего. В подтверждение своих взглядов они цитировали длинные отрывки по памяти, и всякий раз, когда я приблизительно указывал на какой-либо нужный мне текст, они тотчас же дословно декламировали его, так что увесистая Библия служила простым украшением. Такое впечатление, что трое или четверо из них знали весь Новый Завет наизусть. Здесь нет нужды описывать весь ход наших неофициальных дебатов; достаточно сказать, что через четыре часа непрерывного обсуждения мы согласились, что останемся при своих мнениях по некоторым деталям, и расстались без следа того недоброго чувства, которое обычно рождается в религиозной полемике. Никогда я не встречал людей более честных и вежливых в споре, более серьезных в поиске истины и более равнодушных к риторическим победам, чем эти простые, неотесанные мужики. Если пару раз за разговор все же была проявлена неуместная горячность, то я должен отдать должное своим оппонентам и сказать, что вина за это лежит не на них.

Эта долгая дискуссия, а также многочисленные беседы, которые я вел до и после нее с молоканами в разных областях страны,