Россия в канун войны и революции. Воспоминания иностранного корреспондента газеты «Таймс» - Дональд Маккензи Уоллес

но его противники не признавали этих авторитетов. Словом, его миссия полностью провалилась, и обе стороны пожалели, что согласились на все это. «Большая ошибка, – доверительно заметил мне один православный крестьянин, – очень большая ошибка! Эти молокане – хитрый народ. Куда монаху против них! Они и Писание знали куда как лучше его. Не следует Церкви снисходить до споров с еретиками».

Часто говорят, что эти еретические секты питают политическое недовольство, и особенно опасными в этом смысле считаются молокане. Возможно, подобные опасения в целом не вполне безосновательны, ибо люди по своей природе склонны сомневаться в законности власти, которая систематически преследует их; но в отношении молокан я считаю это обвинение беспочвенной клеветой. Политические идеи, по-видимому, совершенно чужды их образу мышления. Общаясь с ними, я часто слышал, как они называют полицию «волками, которых нужно кормить», но никогда не слышал, чтобы они говорили об императоре иначе как в словах сыновней привязанности и почтения.

Глава 21. Раскольники

Те еретические секты, протестантские и экстравагантные, о которых я говорил в предыдущей главе, не следует смешивать с более многочисленными раскольниками – потомками тех, кто откололся от Русской Церкви или, вернее, от кого Русская Церковь откололась в XVII веке. Они считают себя не еретиками, а более православными, чем официальная Православная Церковь. Они такие же консерваторы как в социальном, так и в религиозном смысле этого слова. У них можно найти последние следы старой русской жизни, не омраченной иноземными влияниями.

Русская церковь… всегда уделяла чрезмерное внимание обрядовой стороне и несколько пренебрегала вероучительными и моральными аспектами веры, которую исповедовала. Эта особенность значительно облегчила ей задачу по привлечению к себе людей, привычных к языческим ритуалам и магическим действам, но имела и то пагубное следствие, что укрепила в новообращенных суеверное убеждение в силе простых обрядов. Так русские стали ревностными христианами во всех вопросах внешней формы, мало понимая духовный смысл совершаемых ими действий. Они видели в ритуалах и таинствах таинственные чары, предохраняющие их от зла и порчи в нынешней жизни и обеспечивающие вечное блаженство в жизни грядущей, и верили, что эти чары неизбежно утратят силу, если изменить их хотя бы на йоту. Поэтому ритуальным мелочам придавалась огромная важность, и малейшее изменение в этих мелочах становилось историческим событием. В 1476 году, например, новгородский летописец мрачно повествует: «Той же зимой некоторые философы (!) начали петь: „О, Господи помилуй“, а другие: „Господи помилуй“. И не только темный народ придавал такую важность пустякам. Новгородский архиепископ официально постановил, что те, кто на всенощной повторяет слово «аллилуйя» только дважды, «поют себе в осуждение», а знаменитый церковный Собор, состоявшийся в 1551 году, поставил такие вопросы, как положение перстов при крестном знамении, наравне с ересями, торжественно предав анафеме тех, кто в этих мелочах будет действовать вразрез с его решениями.

Этот консервативный дух в религиозных вопросах значительно повлиял на общественную жизнь. Поскольку не было четкой демаркационной линии между религиозными обрядами и обычными традициями, самое привычное действие могло обрести религиозный смысл, а малейшее отклонение от обычая могло рассматриваться как смертный грех. Русский в старину сопротивлялся попыткам лишить его бороды так же упорно, как современный кальвинист сопротивляется попыткам заставить его отречься от учения о предопределении, и в том и в другом случае по одной и той же причине. Как учение о предопределении для кальвиниста, так и ношение бороды для старого русского было неотъемлемым условием спасения. «В кую же часть востанет на Суд Божий, – спрашивает один из московских патриархов, – в часть праведных, имущих нестриженыя брады, или еретиков брадобритцов?» Ответ очевиден.

В XVII веке этот суеверный, консервативный дух достиг своего апогея. Гражданские войны и иноземные вторжения, сопровождавшиеся грабежами, голодом и эпидемиями, с которых началось это столетие, многих убедили в том, что конец света близок. Таинственное число зверя, казалось, указывает на 1666 год, и робкие души стали обнаруживать признаки того отпадения от веры, о котором говорится в Откровении. Большинство, может быть, и не разделяло этих страхов, но верило, что выпавшие на их долю муки – это божья кара за отречение от древних обычаев. И нельзя было отрицать, что действительно произошли значительные перемены. Православная Россия запятналась присутствием еретиков. Иноземцам, которые брили бороды и курили проклятую траву, разрешили селиться в Москве, и цари не только вели с ними беседы, но даже перенимали их «языческие» обычаи. Кроме того, правительство ввело новшества и реформы, многие из которых не понравились народу. Словом, страна была осквернена ересью, коварным, порочным духом, таящимся во всем чуждом и очень опасным для духовного и телесного блага верующих, чем-то вроде заразы, но бесконечно более опасным, ведь болезнь убивает только тело, в то время как «ересь» убивает душу и из-за нее и душа, и тело будут брошены в геенну огненную.

Если бы власти вводили новшества медленно и осторожно, по возможности соблюдая все внешние формальности, они могли бы достигнуть большего, не поднимая паники среди верующих; но вместо того чтобы действовать осмотрительно, как того требовали обстоятельства, они с размаху рубанули по древним предрассудкам и суеверным страхам и подтолкнули народ к открытому сопротивлению. Когда появилось книгопечатание, возникла необходимость выбрать лучшие тексты из Псалтири, литургических и других богослужебных книг, и тогда обнаружилось, что по невежеству и небрежности переписчиков в распространенные рукописи вкрались многочисленные ошибки. Это открытие привело к дальнейшим проверкам, которые показали, что даже богослужебная практика не свободна от некоторых неточностей. Главная «канцелярская» ошибка заключалась в неправильном написании слова «Иисус», а главная богослужебная – в неправильном положении пальцев при крестном знамении.

Чтобы исправить эти ошибки, знаменитый Никон, патриарх при царе Алексее, отце Петра Великого, повелел собрать все старые богослужебные книги и старые иконы, а новые раздать; но духовенство и народ сопротивлялись. Считая эти «никонианские новшества» ересью, они цеплялись за свои старые иконы, старые требники и старые церковные обычаи как за единственный якорь спасения, который мог уберечь православных от погибели. Напрасно патриарх уверял народ, что перемены и есть возврат к древним традициям, которые еще сохранялись в Греции и Константинополе. «Рим давно пал и не поднимется, – отвечали ему, – и у греков православие пестро стало из-за насилия турецкого Магомета; и греки при сыновьях Агари отпали от древних традиций».

Анафема, которую официально объявил церковный Собор этим несогласным, подействовала не больше, чем увещевания патриарха. Они упорно отказывались верить, что святые угодники и мученики неправильно молились и крестились. «Не те святые мужи древности, а нынешний патриарх и его советчики еретики».