Фрейд - Питер Гай

Для Фрейда, постоянно видевшего сны, было, наверное, неизбежно, что Мартин, Оливер и Эрнст начнут являться ему по ночам. В ночь с 8 на 9 июля 1915 года основателю психоанализа приснился, как он его сам назвал, вещий сон, содержание которого очень ясно предсказывало «смерть моих сыновей, в первую очередь Мартина». Несколько дней спустя Фрейд узнал, что в тот день, когда ему приснился этот сон, Мартина, который был на Восточном фронте, ранило в руку – к счастью, легко. Этот факт заставил основателя психоанализа задуматься, причем не впервые, о возможности исследования оккультных явлений. Ни разу открыто не заявлявший о своей вере в оккультное, Фрейд уже несколько лет выказывал интерес, хотя и сдержанный, к подобным явлениям. Человеческая психика, о чем ему было хорошо известно, вполне способна на такие необычные, неожиданные трюки! Но проходил месяц за месяцем, война продолжалась, и мэтр размышлял не столько о странностях психики, сколько о глубине падения человечества. Война казалась нагромождением неприятных симптоматических поступков, ужасающим погружением в коллективный психоз. И сие было, как он писал фрау Лу, очень горько.

В результате в 1915 году Фрейд, выступая от своего имени и от имени других «разумных европейцев», опубликовал две статьи: об утрате иллюзий в результате войны и о современном отношении к смерти – элегия о том, как цивилизация уничтожает себя. Но хотелось надеяться на что-то другое, надеяться, что лидеры «великих наций белой расы, господствующих во всем мире, которым выпало руководить людьми, соблюдая всемирные интересы», будут способны «разрешать недоразумения и конфликты интересов иным образом». Пророк Иеремия считал войну уделом человека. «В это не хотелось верить, но как представляли себе такую войну, если бы она все же началась?» Как благородный поход, щадящий гражданских лиц, рыцарскую схватку? Проницательная догадка: кто надеялся на очистительную силу Великой войны и представлял приукрашенную, романтизированную версию сражений давно прошедших эпох? В действительности, отмечает Фрейд, эта война оказалась кровопролитнее, чем какая-либо из прежних, и вызвала к жизни едва ли понятный феномен – вспышку ненависти и отвращения к врагу. Основатель психоанализа, которого было очень трудно удивить, удивился отталкивающим проявлениям человеческой сущности на войне.

Статьи Фрейда о войне и смерти показывают, что он осмыслил эти горестные события. В начале первой статьи мэтр довольно откровенно описывает чувство неловкости и неуверенности, охватившее многих его современников – и его самого. Сделанный им набросок в определенной степени был автопортретом. «Захваченные вихрем этого военного времени, односторонне осведомленные, не будучи вдалеке от больших изменений, которые уже произошли или начинают происходить, и не чуя формирующегося будущего, мы сами теряем доверие к значению впечатлений, которые нам навязываются, и к ценности суждений, которые мы создаем». Это были действительно ужасные времена: «Нам хочет казаться, что ни одно событие никогда еще настолько не разрушало ценнейшее общественное достояние человечества, не сбивало с толку так много самых ясных умов, так основательно не принижало высокое. Даже наука, – тут Фрейд непреклонен, – потеряла свою бесстрастную объективность». Ему горько видеть, как «ее до глубины души озлобленные служители» заимствуют оружие этой сферы человеческой деятельности, направленной на выработку и систематизацию объективных знаний о действительности. «Антрополог должен объявить неприятеля неполноценным и выродком, психиатр – обнародовать диагноз его душевного или психического расстройства». В этой ситуации человек, непосредственно не затронутый войной, не ставший «частичкой огромной военной машины», должен чувствовать себя потерявшим все ориентиры и ограниченным в своей дееспособности. Предсказуемые последствия – разочарование, утрата иллюзий.

Фрейд считал, что психоаналитики должны смягчать эти чувства, отодвигая их на второй план. Они опираются на представление, что природа человека не может выдержать проверку действительностью. Первичные, примитивные его побуждения, сами по себе не хорошие и не плохие, ищут своего выражения, однако ограничены общественным контролем и внешними тормозами. Но давление современной цивилизации с целью обуздания этих влечений было чрезмерным, как и ожидания относительно поведения людей. По крайней мере, война избавила всех от иллюзии, что люди по природе своей хорошие. На самом деле люди «опустились не так глубоко, как мы опасаемся, поскольку они и не поднялись так высоко, как мы про них думали».

Статья Фрейда – это опыт утешения, непривычное усилие стоика, который отказывается верить, что психоанализ может, или должен, торговать данным товаром. «Я не беру на себя смелость предстать перед моими согражданами в роли пророка, – сурово скажет он в «Недовольстве культурой», – и принимаю их упрек в том, что никакого утешения им принести не могу, хотя, в сущности, его требуют все – самые ярые революционеры не менее страстно, чем самые послушные верующие». Но это будет в 1930 году. В 1915-м основатель психоанализа не мог утешить даже себя. Несмотря на то что Фрейд сознавал «биологическую и психологическую необходимость страдания для экономики человеческой жизни», он все же осуждал «войну за ее средства и цели и жаждал прекращения войн». Если война уничтожила эту надежду, показала, что эта мечта – иллюзия, то психоаналитический реализм мог, по мнению мэтра, помочь читателям пережить годы войны с меньшими страданиями, с меньшим отчаянием.

В статье Фрейда о смерти, каким бы мрачным ни казался ее предмет, также упоминается о вкладе психоанализа в понимание психики современного человека. Ужасы войны в ней рассматриваются как еще одно доказательство, что психоанализ близок к раскрытию глубинной правды о человеческой природе. Современный человек, утверждал основатель движения, отрицает реальность собственной смерти и прибегает к вымыслу, чтобы смягчить удар, который может нанести ему смерть других людей. Вот почему ему так нравится литература и театр: они позволяют умереть вместе с героем и в то же время пережить его. «В сфере вымысла мы находим то множество жизней, в которых нуждаемся».

Для первобытного человека факт, что он смертен, тоже нереален и непредставим, но в этом отношении он ближе к тайным психологическим реальностям, чем могут быть сдержанные и культурные современные люди: он открыто радуется смерти врагов. Только с появлением совести в цивилизованных обществах запрет «Не убий» мог стать одним из основных правил поведения. Но современный человек, подобно доисторическому, в глубине души, неосознанно, является убийцей. Поэтому агрессия не просто обязательна; как отметил Фрейд, и эти его слова часто цитируют, примитивная агрессия, которая защитным механизмом реактивного образования превращается в противоположность, может служить цивилизации. «Самые явные эгоисты среди детей могут стать самыми полезными и способными к самопожертвованию гражданами; большинство сострадающих мечтателей – Mitleidsschwärmer – филантропов, защитников животных, развилось из маленьких садистов и мучителей животных».

Первая мировая война, заключил Зигмунд Фрейд, обнажила эту неприятную правду, продемонстрировав суть культурной уклончивости. Война «убирает более поздние культурные наслоения и позволяет вновь проявиться в нас первобытному человеку». И это можно использовать. Люди получают о себе более правдивое представление и могут избавиться от иллюзий, которые оказались опасными. «Мы помним старое изречение: Sivispacem, para helium. Хочешь мира – готовься к войне. В духе времени было бы его изменить: Si vilam, para mortem. Хочешь выжить – готовься к смерти». Через несколько лет наступит момент, когда основатель психоанализа сможет проверить эту рекомендацию на себе.

Пересмотр

1915–1939

Глава восьмая

Агрессия

Универсальные и знаковые понятия

Фрейд, подобно миллионам других людей, воспринимал Первую мировую войну как разрушительную и казавшуюся бесконечной катастрофу. Однако, к некоторому удивлению основателя психоанализа, несмотря на все его уныние и приступы беспокойства, эти годы волнений и тревог оказались полезными для работы. Пациентов у него было мало, редакторская работа тоже почти не отнимала времени, психоаналитические конгрессы не проводились. Почти все его последователи были в армии, и Фрейд чувствовал себя одиноким. «Я часто ощущаю такое же одиночество, как первые десять лет, когда вокруг меня была пустыня, – жаловался он Лу Андреас-Саломе в июле 1915 года. – Но тогда я был моложе и все еще наделен безграничной энергией, чтобы терпеть». Фрейду не хватало бесед с пациентами, которые обычно побуждали его к теоретическим рассуждениям и гонорары которых позволяли ему исполнять обязанности надежного кормильца семьи. «Моя психическая конституция, – писал мэтр Абрахаму в конце 1916 года, – настоятельно требует зарабатывания и траты денег для семьи и реализации комплекса отца, который мне хорошо известен». Тем не менее годы войны были далеко не бесплодными. Вынужденное и неприятное безделье подрывало дух основателя психоанализа и одновременно высвобождало время для широкомасштабных проектов.