Фрейд - Питер Гай

Все это было неприятно, но самое главное – война не пощадила детей мэтра. Начало военных действий застало его младшую дочь Анну в Англии, куда она отправилась в середине июля. С помощью неутомимого Джонса Анна смогла вернуться домой в конце августа – окольными путями через Гибралтар и Геную. Фрейд красноречиво выражал свою признательность. «В эти печальные времена, – писал он Джонсу в октябре, – которые лишили нас идеала и материальных благ, у меня еще не было возможности поблагодарить вас за находчивость и искусство, которые вы проявили, чтобы вернуть мне мою маленькую дочь, и за дружбу, которая за этим стоит». Фрейд испытал огромное облегчение.

Избавившись от мыслей о возможной опасности для дочери – на самом деле она никогда не была реальной, – основатель психоанализа стал беспокоиться о трех взрослых сыновьях. Как выяснилось, все они были годны для службы в армии. Даже в первом порыве новоявленных чувств к Австрии Фрейд больше думал о том, как защитить своих мальчиков, чем о потребностях австро-венгерской военной машины. «К счастью, моих трех сыновей это не затронуло», – признавался он Абрахаму в конце июля 1914 года. Австрийские власти решительно отвергли двух и освободили третьего. Хорошую новость мэтр повторил, буквально теми же словами, два дня спустя в письме Эйтингону, отметив, что его сыновья, «к счастью, и незаслуженно» в безопасности[186]. Но Мартин, старший, в начале августа записался в армию добровольцем. «Для меня было бы невыносимо, – писал он отцу, – одному остаться в тылу, когда все остальные отправляются на фронт». Кроме того, прибавил он, служба на Восточном фронте будет лучшей возможностью дать решительное выражение его неприязни к России. В качестве солдата он мог пересечь ее границу, не испрашивая специального разрешения, которое Российская империя требовала у евреев. «Кстати, поскольку я стал солдатом, – писал Мартин отцу на следующий день, – то смотрю на свой первый бой как на волнующее покорение горной вершины». Беспокоиться о том, что вершина останется непокоренной, ему не было нужды – Мартин добился направления в артиллерию, в которой проходил службу в мирное время, и вскоре уже участвовал в сражениях на Восточном и Южном фронтах.

Оливера, второго сына Фрейда, призвали в армию только в 1916 году. Он тоже принимал участие в военных действиях, хотя обычно подвергался меньшей опасности, чем братья, поскольку служил в инженерных войсках. Младший сын мэтра Эрнст записался добровольцем в октябре (довольно поздно, чтобы увидеть настоящие бои, как считали его товарищи) и воевал на итальянском фронте. Зять Фрейда Макс Хальберштадт, муж Софи, участвовал в боях во Франции, в 1916-м он был ранен и демобилизован. Судя по наградам, храбрость и доблесть этих молодых людей соответствовали их риторике[187]. Фрейду оставалось лишь посылать своим мальчикам деньги и посылки с продуктами. И надеяться на лучшее, конечно. «Настроение у нас, – писал он Эйтингону в начале 1915 года, – не такое безоблачное, как в Германии; будущее кажется нам непредсказуемым, но сила и уверенность немцев поддерживают нас». Тем не менее перспективы военной победы явно отступили у основателя психоанализа на второй план – его волновала безопасность сыновей, зятьев и племянника. Упоминания об их фронтовых делах служат примером трогательной отцовской заботы, контрастируя с по большей части деловым содержанием его писем. Редкое письмо мэтра соратникам, даже Эрнесту Джонсу, обходилось без упоминания о том, как дела у солдат его семьи. Приезжая домой в отпуск, они позировали – в мундирах – для семейных фотографий, подтянутые и улыбающиеся.

Несмотря на тревогу и опасения, Фрейд продолжал симпатизировать Центральным державам, и его раздражала непоколебимая уверенность Джонса в неминуемой победе антигерманского блока. «Он пишет о войне как настоящий англичанин, – жаловался мэтр Абрахаму в ноябре 1914 года. – Нужно потопить еще несколько супердредноутов или осуществить еще несколько высадок десанта, чтобы у них раскрылись глаза». Фрейд считал, что британцами движет невероятное высокомерие. Он предупреждал Джонса, чтобы тот не верил газетной информации о Центральных державах: «Не забывайте, что теперь много лжи. Мы не страдаем ни от ограничений, ни от эпидемий и пребываем в хорошем настроении». В то же время он признавал, что наступили печальные времена… В конце ноября основатель психоанализа уже не казался тенденциозным стратегом-любителем, и в его письме Лу Андреас-Саломе сквозит отчаяние: «Я не сомневаюсь, что человечество переживет и эту войну, но я точно знаю, что ни я, ни мои современники больше не увидят счастливого мира. Это очень горько». Больше всего Фрейда печалил тот факт, что люди вели себя в точности так, как предсказывал психоанализ. Вот почему, писал мэтр, он никогда не разделял ее оптимизм; он пришел к убеждению, что человечество «органически не приспособлено к этой культуре. Мы должны покинуть сцену, и Великий Незнакомец, он или она, когда-нибудь повторит этот культурный эксперимент с другой расой». Риторика Фрейда немного преувеличенна, но она отражает его страх и растущие опасения по поводу всеобщей поддержки курса Германии и Австрии.

Основателю психоанализа не потребовалось много времени, чтобы задаться вопросом, есть ли у этого курса будущее – независимо от его достоинств. Неудачи австрийской армии в боях против русских заставили его задуматься. В начале сентября 1914 года, по прошествии всего лишь месяца боев, мэтр писал Абрахаму: «Да, кажется, все идет хорошо, но нет ничего решающего, и нам придется расстаться с надеждами на быстрое окончание войны». И это несмотря на волнующие победы. Фрейд вынес свой вердикт: «Главной добродетелью станет стойкость». Вскоре даже Абрахам позволил благоразумию проникнуть в его письма. «На фронте, – писал он мэтру в конце октября, – наступили тяжелые дни. Но в целом меня не покидает уверенность». Это было нечто новое для «дорогого неисправимого оптимиста». В ноябре Абрахам сообщал, что настроение в Берлине «в настоящее время позитивное, исполненное ожиданий». К тому времени у Фрейда уже не осталось ни позитива, ни надежд. «Конца не видно», – писал он Эйтингону в начале января 1915 года. «Я по-прежнему думаю, – мрачно отметил мэтр через месяц, – что это долгая полярная ночь, и нам следует ждать, пока снова взойдет солнце».

Метафора была банальной, но очень точной. Война затянулась. Отказываясь верить повторяющимся оптимистичным прогнозам Джонса о победе антигерманской коалиции, Фрейд держался за свой умеренный патриотизм. В 1915 году, благодаря Джонса за поздравление с Новым годом, он повторил свое прежнее предостережение: «Мне было бы печально сознавать, что вы тоже поверите во всю эту ложь о нас. Мы уверены в себе, и мы держимся». Время от времени он перезаряжал иссякавшие аккумуляторы своей веры в правое дело Германии, радуясь новостям об успехах на фронте. В феврале 1915-го основатель психоанализа все еще надеялся на победу Центральных держав и позволял себе минуты «оптимизма». Три месяца спустя угроза присоединения нейтральной Италии ослабила его надежды, однако, как он сообщал Абрахаму, «восхищение нашим великим союзником растет с каждым днем!». В июле Фрейд объяснял свою повысившуюся работоспособность не чем иным, как «нашими прекрасными победами».

Но к лету 1915 года, несмотря на активные боевые действия на всех фронтах, противники загнали себя в катастрофическую, патовую ситуацию, такую же кровавую по своим последствиям, как и самая жестокая битва. Сражения продолжались, унося тысячи жизней, – военачальники приказывали начинать наступления, очень дорого обходившиеся и абсолютно бесплодные. «Не утихают слухи, что в мае будет мир, – сообщал Фрейд Ференци в апреле 1915 года. – Совершенно очевидно, все очень этого хотят, но мне они кажутся абсурдом». Он уже перестал отрицать свойственный ему пессимизм. «Если эта война продлится еще год, – писал мэтр Ференци в июле, – то не останется никого, кто присутствовал при ее начале». В действительности война будет идти еще три года, и от ее последствий Европа так до конца и не оправится.

Для Фрейда, постоянно видевшего сны, было, наверное, неизбежно, что Мартин, Оливер и Эрнст начнут являться ему по ночам. В ночь с 8 на 9 июля 1915 года основателю психоанализа приснился, как он его сам назвал, вещий сон, содержание которого очень ясно предсказывало «смерть моих сыновей, в первую очередь Мартина». Несколько дней спустя Фрейд узнал, что в тот день, когда ему приснился этот сон, Мартина, который был на Восточном фронте, ранило в руку – к счастью, легко. Этот факт заставил основателя психоанализа задуматься, причем не впервые, о возможности исследования оккультных явлений. Ни разу открыто не заявлявший о своей вере в оккультное, Фрейд уже несколько лет выказывал интерес, хотя и сдержанный, к подобным явлениям. Человеческая психика, о чем ему было хорошо известно, вполне способна на такие необычные, неожиданные трюки! Но проходил месяц за месяцем, война продолжалась, и мэтр размышлял не столько о странностях психики, сколько о глубине падения человечества. Война казалась нагромождением неприятных симптоматических поступков, ужасающим погружением в коллективный психоз. И сие было, как он писал фрау Лу, очень горько.