Фрейд - Питер Гай

Фрейд считал, что у него может получиться. «После ваших впечатляющих увещеваний позволить себе немного отдохнуть, – сообщал он Ференци в феврале 1910 года, – я… взял нового пациента из Одессы, очень богатого русского с навязчивыми ощущениями». Понаблюдав за Панкеевым некоторое время в больнице, мэтр, у которого появилось время в плотном графике, пригласил его в качестве пациента в квартиру на Берггассе, 19. Именно там русский аристократ нашел покой и целительную тишину консультационного кабинета доктора, а в самом докторе обрел внимательного и сочувствующего слушателя, который наконец дал ему надежду на выздоровление.

История болезни «человека-волка» относится к той серии трудов, в которую входят работы о Шребере и Леонардо. Все они должны были внести вклад в теорию и клиническую практику психоанализа, но в то же время, несмотря на все их достоинства и недостатки как литературы по психоанализу, также служили средством защиты его взглядов. Фрейд надеялся, что отчет о лечении «человека-волка» так же эффективно, как и предыдущие, поможет ему в публичной дискуссии. Но не в устранении внутреннего разлада… Как он язвительно заметил на первой же странице, эта история болезни была написана для противодействия «новым истолкованиям» психоаналитических результатов, которые давали Юнг и Адлер. И вовсе не случайно она появилась осенью 1914 года; мэтр рассматривал этот очерк как дополнение к своей работе «Об истории психоаналитического движения», призыву к сплочению сторонников, выпущенному в начале того же года.

Свои агрессивные намерения Фрейд продемонстрировал уже выбором названия: «Из истории одного детского невроза». В конце концов, отмечает он, Юнг предпочел выделить «актуальность и регрессию», Адлер «эгоистические мотивы» – он намекал на то, что для первого память об инфантильной сексуальности представляет собой обратную проекцию более поздней фантазии, а для второго начальные якобы эротические импульсы по природе своей связаны не с сексом, а с агрессией. Тем не менее, настаивал Фрейд, они отбрасывали как заблуждение «как раз то, что в психоанализе является новым и составляет его своеобразие». Таким способом Юнгу и Адлеру было проще всего «отразить революционные атаки неудобного психоанализа». Вот почему Фрейд предпочел сосредоточиться на детском неврозе «человека-волка», а не на психотическом состоянии 23-летнего русского, который пришел к нему на консультацию в феврале 1910 года, когда основатель психоанализа завершал работу над «Леонардо».

История «человека-волка» заинтересовала Фрейда как идеально подходящий случай для демонстрации своих «неудобных» теорий, свободных от каких-либо малодушных компромиссов. Незамедлительно опубликовав эту историю болезни, основатель психоанализа мог бы использовать ее в кампании, прояснявшей его разногласия с Юнгом и Адлером. Но жизнь разрушила эти планы… История болезни «человека-волка» пала жертвой Первой мировой войны, которая практически свела к нулю публикации работ по психоанализу. Когда в 1918 году она наконец была опубликована, необходимость в клиническом подтверждении уже не являлась такой срочной. Но Фрейд всю жизнь размышлял над этим случаем, и нам нетрудно понять почему. Психологическая неразбериха, не дававшая покоя пациенту, казалась настолько поучительной, что мэтр публиковал будоражащие фрагменты, когда анализ еще не был закончен, и просил других психоаналитиков снабдить его материалом, который мог бы пролить свет на ранние сексуальные ощущения, значимые для его удивительного пациента.

Эта история болезни в чем-то перекликалась с другими описанными Фрейдом случаями. Подобно Доре, «человек-волк» дал главный ключ к разгадке своего невроза в виде сна. Подобно маленькому Гансу, в раннем возрасте он страдал от страха перед животными. Подобно «человеку с крысами», на какое-то время погружался в невротические размышления и выполнял навязчивые ритуалы. «Человек-волк» обеспечивал самым последним теориям Фрейда – таким, как теория сексуальности у детей или теория развития структуры личности, – подтверждение реальным опытом. Однако анализ этого пациента не только подводил итог работы, которую выполнил Фрейд до тех пор, когда впервые повстречался с ним в 1910 году, но и рисовал дальнейшие перспективы; в нем предвосхищалось то, чем основатель психоанализа будет заниматься после окончания лечения, четыре года спустя.

Анализ начался драматично. После первого сеанса Фрейд конфиденциально сообщил Ференци, что новый пациент признался ему в следующем переносе: «…это еврей-шарлатан, который хотел бы поиметь меня в зад и нагадить мне на голову». Явно многообещающий, но, по всей видимости, трудный случай. Эмоциональная история, которую Фрейд с трудом вытянул из «человека-волка», фактически представляла собой душераздирающий рассказ о ранней сексуальной стимуляции, разрушительной тревоге, необычных эротических пристрастиях и полноценном неврозе навязчивости, который омрачил детство пациента. Когда мальчику было чуть больше трех лет, сестра вовлекла его в сексуальные забавы, играя его пенисом. Анна была на два года старше – своенравная, чувствительная и раскованная девочка, которой он восхищался и которой завидовал. Однако он считал сестру скорее соперницей, чем компаньонкой в детской эротической игре, и поэтому сопротивлялся ей и стремился «соблазнить» свою любимую няню, раздеваясь перед ней и мастурбируя. Няня поняла смысл его примитивной демонстрации и строго предупредила, что у детей, которые так делают, на этом месте появляется «рана». Скрытая угроза подействовала не сразу, как это обычно бывает при подобного рода угрозах, но после того, как мальчик подглядел за мочеиспусканием сестры и ее подруги и таким образом узнал, что не у всех людей есть пенис. Его стала занимать проблема кастрации.

В ужасе будущий «человек-волк» отступил на более раннюю фазу сексуального развития, к анальному, или сдерживаемому, садизму и мазохизму. Он жестоко мучил бабочек и с неменьшей жестокостью мучил себя самого устрашающими и одновременно возбуждающими фантазиями о наказании за мастурбацию. «Отвергнутый» няней, он теперь – в истинно нарциссической манере – выбрал в качестве сексуального объекта отца. Мальчик хотел, чтобы отец его бил, и, устраивая бурные сцены, провоцировал – а скорее, соблазнял – того на применение физического наказания. Его характер изменился, и вскоре, когда малышу еще не исполнилось четырех лет, появился знаменитый сон о безмолвных волках, ставший главным объектом анализа Фрейда. Ребенку снилось, что он лежит ночью в своей кроватке, которая стояла изножьем к окну (не так, как в реальной жизни). Внезапно окно распахнулось, как будто само по себе, и испуганный мальчик увидел, что на ветвях большого орехового дерева сидят шесть или семь волков. Звери были белого цвета и больше напоминали лис или овчарок – большие пушистые хвосты и стоячие, как у насторожившихся собак, уши. «Испытывая сильный страх, очевидно, что волки меня съедят, я закричал и проснулся», – рассказывал пациент. Проснулся, как отмечает Фрейд, в тревожном состоянии. Через полгода у мальчика развился полноценный невроз страха, дополненный фобией животных. Он довел себя до исступления детскими религиозными загадками, неосознанно исполнял разнообразные ритуалы, страдал от приступов неконтролируемой ярости, боролся со своей детской сексуальностью, в которой гомосексуальные желания играли в основном скрытую роль.

Эти травматические эпизоды детства подготовили почву для невротического сексуального поведения «человека-волка». Некоторые последствия вселяющего страх опыта, подчиняющиеся тому, что психоаналитики называют принципом замедленного действия, проявились в виде серьезных психологических проблем лишь гораздо позже, в начале взрослой жизни. Пациент не переживал данные эпизоды как травмы до тех пор, пока его психическая организация не была готова к этому, однако они каким-то образом сформировали его предпочтения в любви: навязчивая тяга к женщинам с большими ягодицами, которые могли удовлетворить его стремление к половому сношению сзади, а также потребность принижать объекты любви, что достигалось выбором только служанок или крестьянских девушек.

Фрейд, прежде чем даже задумываться о восстановлении разорванной ткани эротической жизни «человека-волка», посчитал необходимым исследовать мелодраматические рассказы пациента о тех волнующих и разрушительных эпизодах из детства с участием сестры и няни. Панкеев настаивал на аутентичности этих историй, но мэтр, естественно, сомневался. Тем не менее, даже если все обстояло в точности так, как рассказывал пациент, по мнению основателя психоанализа этого было недостаточно, чтобы объяснить серьезность детского невроза «человека-волка». Причины продолжительных страданий оставались неясными на протяжении нескольких лет лечения. Ясность постепенно приходила в процессе анализа главного сна – того, которому «человек-волк» обязан прозвищем.