Фрейд - Питер Гай

Схема параноидального процесса, которую Зигмунд Фрейд составил на основе одного-единственного документа, была блестящим tour de force[148]. Ее четкие линии оказались немного подправлены в результате дальнейших исследований, но в целом авторитет этой схемы остался неизменным. В случае Шребера Фрейд с беспрецедентной ясностью продемонстрировал, как психика использует защитные механизмы, какими путями может пойти регрессия и какую цену придется уплатить за амбивалентность. Некоторые символы, связи и трансформации, который основатель психоанализа обнаружил у Шребера, казались очевидными после того, как он на них указал: солнце, вокруг которого Шребер строил свои огненные фантазии, символизировало отца, очень похожее отождествление доктора Флехсига и, что еще более важно, Бога со старшим Шребером – тоже врачом, интригующее сочетание религиозности и сладострастия у человека, всю жизнь равнодушного к религии и к тому же пуританина, и, самое главное, – необычное превращение любви в ненависть. Написанная Фрейдом история Даниеля Пауля Шребера доставляет читателям не меньшее интеллектуальное удовольствие, чем автору.

Назвав детство критически важной ареной возникновения психологического конфликта, Фрейд попытался, хотя и с некоторой неохотой, узнать о среде, в которой рос маленький Шребер. Он понимал, что эти сведения будут действительно полезны, поскольку семья Шребера изъяла из книги все нежелательное. «Поэтому я буду доволен, – с явным раздражением писал мэтр, – если мне удастся с некоторой определенностью объяснить ядро образования бреда его происхождением из известных нам человеческих мотивов». Он попросил доктора Арнольда Штегмана, одного из своих немецких сторонников, который жил недалеко от Шребера, «разнюхать» всякого рода личные сведения о старом Шребере. «От его отчетов будет зависеть, как много я скажу об этих вещах публично». Ничего важного Штегману узнать не удалось, поскольку в опубликованной истории болезни Фрейд придерживался текста, предоставленного пациентом, с которым он не был знаком, однако в своей переписке мэтр позволял себе некоторые предположения. «Что бы ты сказал, – задавал он Ференци риторический вопрос, дразня его выражениями, позаимствованными у Шребера, – если бы старый доктор Шребер творил врачебные «чудеса»? Вдобавок ко всему он был домашним тираном, который кричал на сына и понимал его так же плохо, как нижнего бога нашего параноика». И прибавлял, что будет рад вкладу в его толкование Шребера.

Это была точная догадка, но, к сожалению, Фрейд, не обладая конфиденциальной информацией, не пошел по этому пути. Он даже не изучил опубликованные труды «старого доктора», популярные в свое время, которые могли бы многое ему открыть. Основатель психоанализа не нуждался ни в каких исследованиях, чтобы определить, что трактаты доктора Шребера принесли ему славу среди домохозяек. Старший Шребер стал известен всей стране благодаря пропаганде «гармоничного воспитания молодого поколения», а также репутации «основателя лечебной гимнастики в Германии». Несколько лет он был руководителем ортопедической клиники в Лейпциге, но наибольшую известность получил как энергичный пропагандист того, что впоследствии получило название Schrebergärten, маленьких участков в городе, которые оставались незастроенными и на которых тоскующие по земле горожане могли посадить овощи, несколько фруктовых деревьев или просто устроить зеленое местечко для отдыха.

Добыча информации о формировании младшего Шребера из психологических богатств, скрытых в произведениях отца, убедительно подтвердила бы давний тезис Фрейда о том, что психика проявляет необыкновенную изобретательность в формировании мысленных образов, используя материал, полученный из внешнего мира. Знакомство с монографиями Шребера-отца позволило бы Зигмунду Фрейду добавить некоторые нюансы в несколько упрощенный анализ его параноика-сына, однако мэтр по какой-то причине ограничился реконструкцией меланхолических попыток своего заочного пациента восстановить утраченное душевное равновесие как усилия хорошего мальчика, который любит отца запретной гомосексуальной любовью. Фактически Фрейд приписывал частичное выздоровление Шребера именно тому факту, что у него «комплекс отца» характеризовала «позитивная, по существу, окраска».

Неудача основателя психоанализа в понимании характера доктора Даниеля Готлиба Морица Шребера и отказ использовать догадку, что он мог быть домашним тираном, вполне объяснимы. Старший Шребер казался превосходным человеком. «Разумеется, такой отец вполне подходил для того, чтобы в нежных воспоминаниях сына, который так рано его лишился, прославляться как бог». Но Фрейд не знал, что этот добропорядочный и достойный восхищения отец несет более или менее прямую ответственность за самые сильные мучения, которые пришлось перенести его сыну. В своих «Воспоминаниях» Даниель Пауль Шребер пишет об ужасной Kopfzusammenschnürungsmaschine – машине, которая стискивает его голову. Неотъемлемая часть его бреда, эта машина была искаженной версией механического аппарата для выпрямления шеи, которым Мориц Шребер исправлял осанку своих детей, в том числе Даниеля Пауля. Подробностей семейной жизни Шреберов сохранилось немного, но не подлежит сомнению, что Даниель Пауль Шребер создал свой странный мир механических пыток по большей части из аппаратов, знакомых ему с детства. Последствия этого открытия трудно оценить. Основной диагноз Фрейда не подлежит обсуждению. Но за любовью, которую, по мнению основателя психоанализа, Шребер испытывал к своему идеальному отцу, похоже, скрывались накопленная обида и бессильная ненависть, питавшие страдания и гнев. Его параноидальные конструкции представляли собой карикатуру на реальные обиды. Каким бы удивительным ни казался Шребер в описании Фрейда, более полное исследование сделало бы его еще удивительнее.

Ради дела: «человек-волк»

К тому времени, как в декабре 1910-го Фрейд закончил свою работу о Шребере, он уже анализировал «человека-волка», который почти на год станет самым интересным из его пациентов. Когда Сергей Панкеев, молодой красивый русский аристократ, пришел к мэтру, он пребывал в жалком психологическом состоянии. Складывалось впечатление, что невроз у него усилился настолько, что превратился в запутанный клубок симптомов, не позволявших вести нормальную жизнь[149]. Путешествуя в роскоши, с собственным врачом и слугой, Панкеев проходил один курс лечения за другим, консультировался у многих дорогих специалистов, но все было тщетно. Его здоровье пошатнулось после заражения в 17 лет гонореей, и теперь, как выразился Фрейд, он был полностью зависим от других людей и нежизнеспособен – existenzunfähig.

Вне всяких сомнений, основатель психоанализа был особенно рад заняться этим случаем, зная, что два видных специалиста, которых он считал своими врагами, Теодор Циген в Берлине и Эмиль Крепелин в Мюнхене, не смогли вылечить этого интересного молодого человека. После нескольких лет исполненного благих намерений интереса к психоанализу Циген, в то время руководитель отделения психиатрии в знаменитой больнице Шарите в Берлине, превратился в одного из самых громких очернителей Фрейда. Крепелин, за вклад в классификацию психиатрических заболеваний еще более известный, чем Циген, по большей части просто игнорировал Фрейда, хотя иногда злословил по поводу идей, от которых основатель психоанализа давно отказался. Прежде чем занять высокую должность в Берлине, Циген вторил публикациям Фрейда и Брейера середины 90-х годов ХIХ века в своих благосклонных комментариях насчет искусства слушать, которым должен овладеть психиатр, и абреакции чувств пациента, то есть повторного переживания травматического события с целью дать выход избытку сдерживаемых эмоций, но Крепелин никогда не считал ценными идеи и методы лечения Фрейда. Эти два специалиста принадлежали к числу самых видных представителей немецкой академической психиатрии того периода, когда Зигмунд Фрейд разрабатывал и совершенствовал свою систему идей. Однако они оказались не в состоянии помочь «человеку-волку».

Фрейд считал, что у него может получиться. «После ваших впечатляющих увещеваний позволить себе немного отдохнуть, – сообщал он Ференци в феврале 1910 года, – я… взял нового пациента из Одессы, очень богатого русского с навязчивыми ощущениями». Понаблюдав за Панкеевым некоторое время в больнице, мэтр, у которого появилось время в плотном графике, пригласил его в качестве пациента в квартиру на Берггассе, 19. Именно там русский аристократ нашел покой и целительную тишину консультационного кабинета доктора, а в самом докторе обрел внимательного и сочувствующего слушателя, который наконец дал ему надежду на выздоровление.

История болезни «человека-волка» относится к той серии трудов, в которую входят работы о Шребере и Леонардо. Все они должны были внести вклад в теорию и клиническую практику психоанализа, но в то же время, несмотря на все их достоинства и недостатки как литературы по психоанализу, также служили средством защиты его взглядов. Фрейд надеялся, что отчет о лечении «человека-волка» так же эффективно, как и предыдущие, поможет ему в публичной дискуссии. Но не в устранении внутреннего разлада… Как он язвительно заметил на первой же странице, эта история болезни была написана для противодействия «новым истолкованиям» психоаналитических результатов, которые давали Юнг и Адлер. И вовсе не случайно она появилась осенью 1914 года; мэтр рассматривал этот очерк как дополнение к своей работе «Об истории психоаналитического движения», призыву к сплочению сторонников, выпущенному в начале того же года.