Холмы России - Виктор Ревунов

Феня раскрыла глаза. Темный потолок над ней. А гдето высокое небо, под которым сейчас идут на войну люди, и среди них Киря.

Анфиса тронула плечо Фени, погладила.

- Где еще такую соколицу найти. Крылышком-то поведи опять на Москву. Чего ждать? Вон и Платона Сергеевича комнатка там свободная. Разрешение он тебе даст, и будешь жить пока. А тут Митьку жди и трясись.

Может, помрачение у него, как хворь пристала? Лечить надо. А когда и кому с ним возиться? И будет бешеный ходить. Крылышком-то и махни, пока не перебил. А вернется Киря...

В избу вбежали Алеша и Машенька.

Машенька с красными бантиками в косичках, боснчком, как и Алеша, неразлучный братик ее.

Они сели рядом с Феней по одну и по другую сторону.

- Конфет-то я вам не принесла.

Обняла, свела на своей груди их теплые головенки.

- Своих бы вот так,- сказала Анфиса.

- Заведу, погоди,- пообещала с улыбкой Феня.

- Тогда сглупила. Сейчас бы и отрада была.

- Пустой теперь разговор.

- Не пустой. А не делай так больше.

Алеша и Машенька мало понимали, что такое война, но по плачу и крикам сегодня в селе чуяли; случилось что-то похожее на тот день, когда узнали они, что умерла их мамка.

- Тетя Феня, а тетя Анфиса говорит, война с большой-большой косой ходит и не траву, а людей косит,- сказал Алеша.- А что у ней эту косу не отнимут?

- Не дает она косу. Злая, вот и не дает,- ответила Феня.

- Я сам пойду и отниму у нее,- сказал Алеша.- А косу заброшу куда-нибудь далеко-далеко в лес. На найдет.

- А ей скажут, где коса лежит,- с разумностью заметила своему братику Машенька.

- А я... А я...-Алеша на какое-то мгновение задумался и вдруг весь так и загорелся - глазенки его заблестели.- А я не дам.

- А она подкрадется ночью и схватит.

- А я из пулемета.

Феня слушала их и улыбалась.

Не сразу прижились они в чужом доме, все ждали мамку. Раз забежали на сельское кладбище. Хоть и не тут схоронили мать, но было это кладбище для них одно на всем свете, и они плакали, и звали свою мамочку, и еще больше плакали, что она не идет - не жалеет их.

Душа ребенка, как живая травинка, ищет свет, хоть малую прозорепку, чтоб жить и расти. А света здесь было много - и зеленого, и голубого, и красного на зорях, и прозрачного, речного.

Потихоньку зарастала в памяти землица горюнинки их.

Особенно любили они печь за ее доброе тепло. Но бывало п страшно, когда выл в трубе ветер.

- Баба-яга летит,- шептал сестренке Алеша.

У Машеньки сердце замирало, и она пряталась под одеяло.

А рано утром, когда надо было топить печь, Анфпса переносила в кровать сонных детишек и слышала часто:

- Мама,- снилась мать или ласка Анфисы напомина"

ла им о дорогом, и занывала с жалостью радость в сердце Анфисы: наяву, может, назовут ее "мама".

Как только ребятки выбежали погулять на улицу, Анфиса сказала Фене:

- А насчет Митькиного наговора не бойся, В обиду не дам.

- Я за его ложь сама не прощу.

- Да так его! Не будь овечкой, а стань волчицей за себя. Ей нелегко быть волчицей-то, зато она сама зубами рвет. Л с овечки шерсть стригут для чужого согрева. Будет! Погрелись,- сказала Анфиса с каким-то намеком, который, как показалось Фене, касается и Кирьяна.

- На любимого не жаль,- с вызовом ответила Феня.- Вернись он после войны. Хоть на часок. За этот часок всю свою жизнь отдала бы! - так сказала Феня, что Анфиса отступила перед такой ее горячкой.

- Травинка ты моя, да успокойся,- с жалостью сказала она.- Да усни, усни ты. Измаялась.

Приблизились с завораживающей дурманинкой глаза Анфисы.

- Камыши шумят... Шумят и шумят... А ты спишь...

Тихо спишь. И тихо камыши шумят... А ты спишь... тихо

СПИШЬ... СПИШЬ...

Радужно расплылось все перед Феней. Как хорошото. Сладкой дремой тронуло тело, и почудились ей голоса - слились в песню. Пели где-то далеко-далеко.

Вот ты сон, сон мой...

"Ждать, ждать тебя буду",-услышала она и свой голос в песне...

Но что это? Песни нет, а только шепот какой-то.

- Кого ждать... убийцу?

- Он не убийца.

- А кто?.. Кто?

- Страшно.

- Тихо камыши шумят... Все шумят... Кто-то там...

Митя?

- Нет, нет.

- Камыши шумят. Он из камышей выходит. Не вижу кто? Кто там? Идет сюда, а не вижу. Идет сюда...

кдет сюда.

Феню затрясло, как в лихорадке.

- Закрой дверь. Закрой дверь... Холстинка... Скорей закрой дверь... Он!

В избу вбежали Алеша и Машенька с вестью, что Буренка пришла. На коленях перед диваном, на котором лежала Феня, стояла Анфиса. Она тяжело, едва-едва поднялась и, шатаясь, пошла за занавеску - скрылась там. Феня с ужасом посмотрела на дверь... Не сразу опомнилась.

"Какой жуткий сон",- подумала она.

- Буренка, Буренка пришла! - взывали к радости Алеша и Машенька.

* * *

Буренка - корова Феии. Привела она ее в этот двор еще весной, чтоб было молоко детишкам. Теперь по вечерам пахло в избе парным молоком. Намучилась с коровой Анфиса. Буренка была терпелива, покорна. Но Анфису не подпускала.

- Ишь ты, барыня. Избаловала тебя Фенька.

К детишкам же Буренка отнеслась сразу с добром.

Они гладили и ласкали ее и напоминали ей о телятках.

Вот и сейчас Алеша и Машенька встретили Буренку своими ласками. Она стояла в хлевке. Пахло от нее травой и теплом. Машенька гладила ее шею.

- Милая Буренка домой пришла.

А Алеша гладил белую, жестко закурчавленную звездочку на ее лбу.

- Буренка, милая. Ты скажи мне, если тебя пастух кнутом ударит.

Доить пришла Феня.

- Здравствуй, Буренушка.

Буренка узнала свою хозяйку. Тяжело вздохнула, словно понимала, что мало радости в этой встрече. Феня села перед коровой на низенькую скамейку. Поставила у подойник и тронула тугое, тяжелое, провисшее вымя с сосками. Струи молока со звоном брызнули в дно, и по - мере наполнения звуки эти угасали - сливались в ритмичное частое шипение.

Буренка стояла смирно. Дремала от плавной, мягкой и ласковой щекотки в сосках... Где тот двор, в котором прежде жила она и от которого с хозяйкой вернулась к ней эта счастливая дрема?

Ребятки сейчас мешали ей, и она недовольно брякнула бубенцом, висевшим на шее.

Идите. А то рогом бы не ударила,-сказала Феня Алеше и Машеньке.

- Она хорошая. Она нас не ударит,- был ответ в два голоса.

Но когда Буренка еще громче брякнула бубенцом, они вышли за дверь.

Руки Фени остановились на сосках. Она прислушалась. Сюда, в хлевок, долетали редкие с жестяным отзвоном звуки наковальни в кузнице. Разносились голоса, крики детишек и мычание расходившихся по дворам коров.

Не верилось, что шла война. Но все же что-то пропало из прежних звуков: не было того гомона оконченного в полях дня, когда каждого ждали по избам свои заботы и радости, не было той полноты, которой, как в ульях подживают рои, не сознавая меры натрудившегося счастья.

Что-то поутихло, приуныло. С запахом вечерней травы мглилась по дворам грусть.

Пришел из кузницы Платон Сергеевич. Он в зеленой вязаной фуфайке. Хоть и жарко, но в кузнице, с открытыми для света и воздуха воротами, всегда тянуло сквозняком.

Платон Сергеевич вымылся у рукомойника, прибитого к стенке крыльца. В избе переоделся, успев к той минуте, когда Анфиса поставила на стол ужинать: утреннюю печеную с салом картошку, два горлача с молоком - парным и холодным, кружку с отваром из подорожника и зверобоя для Платона Сергеевича. Отваром лечила его.

Все сели за стол. Платон Сергеевич и Анфиса по одну сторону стола, и по другую - Феня с Алешей и Машень.

кои.

Платон Сергеевич выпил отвар.

- Горький,- сказал он для нового за столом человека.

- Зато полезно, Платон Сергеевич,- сказала Феня, не оставила без внимания его слова и почувствовала, что лишняя она здесь. Не чужая, а лишняя.

Анфиса поставила перед ребятками по стакану парного молока и положила два ржаных ломтя с прижарившимися на подовой корке камышовыми листьями: на них пекла крутые караваи - подстилала на каленый под печи.

"Лучше одной, да в своем доме",- подумала Феня.

Вернется на хутор: там ближе родное, и надо было прийти сюда, чтоб это понять и не метаться. После ужина и решила уйти: на хуторе чудились ей какие-то вести от Кири.

Ведь там его дом. Пока еще рано стучаться вестям. Но скоро-скоро застучат они. Застучат они и в ее избу.

И вдруг то, от чего бежала она, проблеснуло малой радостью, что она вернется домой, что и у нее есть родное.

Про Митю совсем не забыла - боялась, но сейчас желание быть возле родного-сильнее страха, и за родное она презирала этот страх.

- Прежде он так кашлял,- сказала про Платона Сергеевича Анфиса.- А теперь совсем кашля у него нет.

- Да. Легче,- согласился Платон Сергеевич.

- Вы бы к врачу сходили.

- У них одно: свежий воздух в сосновом лесу,- ответила за Платона Сергеевича Анфиса.-А какой же в кузне свежий воздух? Дым и гарь. Ведь говорю: другую работу возьми.