Холмы России - Виктор Ревунов

Над тем берегом кружил ястреб. Крылья, как косы железные, неподвижны, и криво, и стремительно несет эту ненасытную птицу какая-то сила. И вдруг провалилась, метнулась вниз.

"Кого-то взял, погубил. А ничто не шелохнулось, не зашумело",- подумал Кирьян.

Быстрый шорох травы за спиной. Феня! Темный платок, в узоре его светилось ее скорбное лицо. Тихо приблизилась.

- Вот и пришла наша разлучница, Киря.

Он сгладил с ее головы платок. Открылись солнечно раззолоченные волосы. Развязал на шее узел. Что-то толкнулось в горле, и Кирьян увидел, как из-под сомкнутых ресниц просочились моросинками слезы.

- Заря ты моя.

Плыли в покое облака над ними. Шелестела листва лозинников и черемух, от которых все еще пахло соком недавно прошедшей весны

Никанор сидел в избе на лавке у стены. Завтра уходит сын. -

Вошла Гордеевна. Выплакалась, намолилась в чулане. ^ стало присела у печи на табуретку: чего-то и в ногах стонет, будто долгую дорогу прошла.

- Что же с Катюшкой-то будет?

- Баб с детьми не тронут. Не мужское это дело,- заверил Никанор и достал кисет с махоркой. Крепко свернул цигарку.- Может, и замирение выйдет, как стукнут наши силами-то. Сидела бы лучше дома.

- Дом ее там.

- И здесь не чужое... Он, Федор-то, еще летось настороже был. Или не чуяли там до последнего? Войско сразу не подгонишь. Дни и ночи гремело, поди. Должен бы смекнуть, военный человек. И нечего было сидеть там Катюшке.

- Она не очень-то и послушает. Да и молодые. Кому сохнуть-то охота.

Никанор посмотрел в окно. Не идет ли Кирьян.

- Где малый? Люди все сейчас по своим домам с родными. А наш...

Не договорил. Кирьян на пороге.

- Будем баньку растоплять или нет? Люди растопляют,- сказал Никанор сыну.- Полагается перед дорогой. Дорога тебе завтра.

С минуту молчал Кирьян. Вот и пришло неизбежное.

- Слушаюсь, папаня!

- Говоришь-то как,- сказал Никанор с недовольством, что вроде бы и не огорчала сына разлука с домом.

- А что слезами моросить? Приказано, значит, надо.

Звезданем там немцу между глаз.

Кирьян подхватил с лавки два пустых ведра и вышел - воды наносить для баньки.

- Не попрекай, отец. И так ему не сладко.

- Не очень ему и горько, гляжу.

Бадейка с цепью на веревке, раскручивая воротило быстро понеслась в колодец. Чокнулась с водой. Кирьян повел веревкой-утопил бадейку. С силой вдруг потянуло в глубину. В колодце отдавались звуки, похожие на тяжкое, притаенное дыхание, и словно кто-то всхлипывал и опять, притаившись, дышал как-то загнанно, мучительно, глухо. В глубине тьмой мигала вода.

Он вытащил бадейку и наклонил ее над своим ведром, стоявшим на прилавке сруба. Хлынул хрустальнопрозрачный поток, обдавая лицо Кирьяна свежестью родника. Пройдя сквозь мрак и толщи земные, вода встретилась с солнцем сверкала с его жаром ее холодизна.

Никанор уже растапливал баньку.

Стояла она за двором, маленькая, прокопченная, у застекленной прорубкой в стене, объятая крапивой и малинийками.

На малинниках растянута для просушки сежа-особая рыбацкая сеть.

Кирьян вылил воду в бочку и опять пошел на колодец. Когда вернулся, над банькой уже стелился дым, тянулся жидко по конопляникам. Никанор сидел на порожке баньки.

Присел рядом Кирьян. Под навесом крыши - на верхнем бревне стены железные скобы. Лежат на них УДОЧКИ Кирьяна - из орешника, длинные и промасленные деготьком, чтоб не брала их гниль, короткие - можжевеловые для ловли с лодки над ямами. Висят жерлицы с большими крючками на щук и окуней, донки с тяжелыми кусками свинца и назубренными тройниками.

- Удочки, папаня, где-либо не ставь. Сюда клади.

А то я такие по всему лесу искал. И сежу, когда высохнет, убирай, мыши бы не погрызли.

- Делать мне больше нечего, - ответил Никанор.

- Посидишь когда. Лещи вот-вот пойдут на метку.

После - самый клев. Попробуй на картошку с толченой коноплей. Здорово берет! На самое дно опускай. Грузильца полегче. Поплавок торчмя и как ляжет, жди. Бывает, несколько минут так лежит. Под воду пошел - подсекай.

- Тут сейчас самого, как тройником, за самое сердце подсекло... Наши-то отступают, - сказал Никанор шепотом про тайные эти новости. - Бои кровопролитные.

Города горят. На дорогах крушения. Проехать никак нельзя.

- Кто ж тебе доложил про такие подробности?

- В сельсовете радио слушали. Водил кто-то ручкой на приемнике. Да и навел на эти слова. Не наши это говорили, а из-за границы. Ночью уже знали: война-то начнется.

- Теперь все равно. Началось, - сказал Кнрьян. - А насчет того, что отступают наши, похвальба вражья.

Вранье!

Кирьян еще раз сходил на колодец.

Принес воды. Кадку наполнил до краев.

- Ты не обижайся, отец. Языки всякие бывают. Нарочно скажут, чтоб верой упали, - сказал Кирьян и опять присел на поленья в ожидании, когда согреется вода и баньку протопит жаром.

- Наша вера с властью, как руда с землею срослась.

Падать ей некуда, - сказал Никанор. - А от битья по ней и железо надсадится. Теперь отцовское напутствие послушай. Первое самое командиров слушайся. Очень характер у тебя вольный. С них тоже спрашивают.

Все в ответе перед Отечеством. Людей уважай. Чтоб никто грубого слова не слышал. Смутьянов и трусоватых остерегайся. Они, как звенья источенные, в цепь не годятся. В атаку пойдешь - лопатку к животу ставь. От пули так сохраняет. И винтовку ложей повыше к сердцу держи до последней минуты, как с врагом сойтись.

Тогда штык вперед. Не бойся. Чем страшнее сам, тем врагу страшнее. Кто верх возьмет - тому жизнь и слава, кто на низ пал - тому яма темная. И гляди, боже упаси, за себя руки поднять перед ними. Чтоб весть такую и слухом не занесло в наш дом. Дому тогда лучше сгореть, а нам с матерью лучше под чужими окнами ходить, где про наше горе не знают.

- С чего это ты, отец, заговорил про такое? Там и политруки скажут.

- Хоть кто. Честь свою перед народом крепко держи.

Не поскользайся. На войне, как на тонком ледку. Иди, да стерегись, можно и оборваться. А берега далекие.

Дойди, сынок.

Нагрелась вода, и натомило жаром в баньке. Можно и заходить.

Горячая низкая широкая печь с вмазанным чаном.

У стены под оконцем лавка. На ней два ковша, железный н деревянный для горячей воды. Небольшой ушат н таз для мытья.

Влажно пахло дымом, сажей и духом березовых веников, которые связью висели на стене.

Следом за Кирьяном зашел отец, без рубашки, в нижних холщовых штанах, босой.

Никанор поставил на пол у зевла печи ушат с водой и кочережкой выкатил раскаленный камень. Камень завалился в ушат. Раздался треск, с шипением заклубило паром.

Никанор быстро вышел и крепко закрыл дверь.

Камень стучал в бурлившей воде о дно ушата, с яростью отдавал из недр свой жар.

Затмило все паром, нестерпимо горячая влага текла по телу. Схватывало дух, и можно было. представить себе, что такое возможно только в аду. Так и подумал Кпрьян в удушающей этой тьме. В голове шумело. 1"ирьян ударом распахнул дверь. Было тихо. На дворе разговаривали о своем отец и мать.

Кирьян быстро вымылся и вышел в предбанник.

Мать уже приготовила чистое белье. Оно лежало на лавке. Отдельно нижнее и верхнее-гимнастерка и галифе: память о недавней армейской службе Кирьяна.

Напротив дверного проема, на чурбаке сидел отец.

"Была бы жена-уважила, спинку бы потерла,- подумал Никанор.- А холостого вон и легкий пар выталкивает".

Кирьян снял с гвоздя полотенце и зашлепал по телу - унял испарину.

Сильно белое его тело. Крепок высокий ствол шеи, широка грудь с крутой пропашкой на два пласта. Тонок в стане, как отлитые желваки мускулов на животе. Длинные и гибкие с плавным подъемом стопы ног неугомонны и быстры в счастливой ходьбе, и упорен их шаг на долгих дорогах.

В теплой ночи редкие скрипы коростелей крались из поля. По сырым олешникам соловьи свистели и чокалн, и это чоканье напоминало частые, звонкие и неистовые удары колотушки.

В лесу гнилушки фосфорически мерцали на пнях го дубовато-холодным свечением.

Дурманно-нежный запах фиалок роднился мгновенной грустью с ночью последнего свидания.

Кирьян и Феня ушли подальше от хутора.

Они сидели в рытвине, на сваленной в вереск березе с вывороченными п разорванными корнями. Полвека тому назад развернула она солнцу свой первый листок, новая, маленькая березка в гуще кипрея. Поднялась, развернулась навстречу луговым ветрам зеленым парусом.

В ураганную ночь шумела и рвалась беззащитно в порывах одна на этом лугу. Рухнула.

Ей было вволю света, дождей и земли. Она не боролась, как другие деревья - в схватке стремились к солнцу, во всю мощь работали корни, рвались вширь, в глубину к родниковым жилам-и вон какие леса-зеленые тучи под небом от края до края встали из этой борьбы.