Холмы России - Виктор Ревунов

Рядом с рухнувшей березой пуия, где на высоком сеновале встречали Кирьян и Феня зори прошлого медового лета. Теперь пусто там. Лишь в углу ворох сена истлевал.

Внизу, под кручей, Угра на быстринах в серебряной метели звезд. А дальше луга, и там у леса затонул костер ночного, радужно сияет туман вокруг красной глыбы огня.

И пад всем этим простором небо с кристаллинамп словно вымытых росою звезд.

Где-то в ольшанике ручей пожурчивал и со стуком колотился на камнях.

Все кругом как и прежде. Неужели вон там, вон в той стороне, где над лесом матово светит из тьмы плоское длинное облачко, война?

Сидели они под шинелью: так уютнее среди простора на круче.

- Без тебя уйду с хутора. К тетке,- сказала Феня.- Боюсь одна. Вдруг Митя придет? Теперь жди.

Всем горе, а ему надежда заблазнилась с тюрьмой попрощаться.

- Всем одно. Вот так бы наш свет не упал, - постучал он кулаком по стволу березы, и далекая от них сухая вершинка ее затряслась в вереске.

Феня легла спиной на оброселый ствол березы и положила голову на колени Кирьяна.

В высоте звезды, близкие и далекие друг от друга, разделенные пустынной тьмой, переливаясь, блестели, как из-под текучей воды.

- Погляди в небо, Киря. Видишь ковш?

Он оглядел гигантский звездный ковш. Во тьме льдисто мерцала его оправа.

- Видишь, на самом мыске его звезда. Погляди на нее, когда далеко будешь. И я погляжу. Там любовь наша будет встречаться. Милый, вон та звезда на мыске - место свидания нашего. Запомни.

Зиезда в ее глазах расплылась и пропала за закрытьши ресницами.

- Как же прощусь с тобой?

- Ждать тебя буду.

На рассвете они остановились у избы Фени.

- Не прощаюсь. В избу к нам придешь,-говорил он торопливо, как в бреду.- Я скоро,- добавил он и пошел к Угре проститься с родимым берегом.

Какая-то птица испуганно застучала крыльями - заметалась в кустах.

Тянулся над водой пар, и было похоже, что это облака клубились и двигались. За перекатом, где быстринные потоки врывались в тяжелую толщу, вода бурлисто вскипала - неслась по текучей глади взблескивающими серпами.

Он встал на колени и поцеловал берег.

"Киря, перевези",- голос их первой встречи хранила река.

Он поглядел на ту сторону. Лоза медленно уходила в туман.

Он последний раз поцеловал берег. Не просил ничего и не загадывал. Пришла пора самому пойти за все, что с малых лет так красно дарила ему эта река - вся жизнь, весь простор вокруг.

Он торопливо поднялся по тропке.

"Киря, перевези",- все звал его голос прошлого и отставал, печально и безнадежно замолкнул.

Кирьян постоял на,своем задворье. Свились малинники у стены пуни, и хмель лопушистыми листьями дотянулся до крыши. Среди зарослей лежит колода старая.

Вбита в ее трещину железная бабка. На ней отец всегда отбивал косу и любил тут посидеть - на этой колоде, когда жарко вокруг - здесь тихая тень наводит дремоту.

В избе темно. Лишь в окошках мутнеет рассвет.

Гордеевна - на своей лежанке у печи, а Никанор - на диване. Не спят.

Сильно как-то вдруг застучали ходики.

- Ухожу,-сказал Кирьян.

Встал отец. Вышла и мать, держится за стенку.

- Уходишь. Или не со всеми? - спросил Никанор.

- Что тянуть. Один скорее дотопаю.

- Натопаешься еще. Войны тянут дороги долгие.

- Ничего... сапоги-то новые дадут, чай.

Все приготовили по-людски проститься. Родион Петрович придет и Графена,- сказал Никанор про мать Федора,- Как же так? - будто огорчился Никзнор не тем, что сын уходит, а что уходит он без застольного провожанья.- Дома какой часок побудь. Неизвестно, когда придется теперь.

- Отдохнуть бы лег перед дорогой,- сказала Гордеевна.

- Со всем пародом и поедешь. Веселее,- решил Никанор: уговорил сына.

Кирьян поставил на лавку у двери свой вещевой мешок.

Гордеевна заторопилась - накрыла скатертью стол:

вдруг совсем без провожанья уйдет. Поставила бутылку, сковородку с яичницей, пышки положила.

- Пить не хочу,- сказал Кирьян.- Растрава одна.

- Или ослаб?

Кирьян увидел в окно Феню. Она тихо прошла мимо их проулка. Он выбежал и остановил ее. Взял за руку.

- Пойдем. Посидим перед дорожкой.

Она не хотела идти в дом, где не очень-то, как она думала, ждали ее.

- Я у околицы обожду, Киря.

- Идем! - сказал он.

Опа зашла. Поздоровалась, чуть в поклоне опустив голову, и сразу поглядела на Кирьяна.

- Может, помочь что?

- Торопится чего-то он. Как все одно невмоготу ему,- посетовала Гордеевна. Может, Феня что скажет - удержит его.

Никанор понял: малый от тоски бежит.

- Его дело, раз торопится. Присядем.

В стремновской избе Феня первый раз за столом. Сидела рядом с Кирьяном, как это могло быть, если бы молодой хозяйкой вошла она в этот дом. Несбывшееся проглянуло для всех видением желанного. Было непростимым перед людьми прощание сына в отчем доме с чужою женой.

Поднялся Кирьян.

- Мама, отец, жалейте ее и в обиду не давайте,- сказал он про Феню.Очень прошу вас. Через меня родная она и для вас.

Никанор и Гордеевна помолчали с покорностью перед прощальною просьбой сына.

Потом Никанор сказал:

- Мы ее и прежде жалели. Не враги ей. Что не по закону, всегда вступимся. А насчет прочих обид у нас с матерью и рук не хватит ее отгородить. Сама нагородила.

Уж ие повини, сыпок, и ты, Феня, не гневайся,- не мог Никанор даже в такой час не сказать так-помиловать Феню, что любовью парня стравила замужняя.

- Так разве я прошу о чем? - проговорила Фепя.- Я ни о чем не прошу. Это Киря по своей воле сказал.

- Мужчинам выдержку бы надо иметь,-не глядя на отца,сказал Кирьян.

- Я, сынок, перед немилой правдой голову не клоню.

В яму не оступиться бы.

- Дядя Никанор! Не берите мое лихо судить. И жалости мне вашей не надо. Киря сказал, что через него уж и родная я вам. Из-за меня кровью здесь наследили. Вот какая родная! Да такую гнать от порога. А я с вашим сыном. Хорошо, никто не видит. Вам стыд и позор, а мне, как суд, лавка ваша. Зато образам красный угол в избе,- показала она на иконы.- Боги! На все их воля.

И война, и сын уходит, и слезы, и города горят. Стра-аашно такие образа и избе держать!-как в беспамятстве крикнула она, и от ее крика огонек лампадки забился, и будто зарево дрогнуло на иконах.

Никанор и Гордеевна с испугом глядели на Феню.

Кнрьян улыбнулся неожиданно:

- По-нашему, хоть пожар, а правда дороже всего.

Никанор встал, сказал как можно сдержаннее:

- Прощаться пришла или бунтовать здесь? Такие бунты в нашем доме не бывали. А что до икон, то они нас не трогают. Смирно глядят, как иные умные люди.

- Сказала. А что не так, судьба доскажет... Киря, я на околице жду. Там простимся,- сказала она и в двух шагах от порога наступила на новую половицу.

Старую, с ржавыми пятнами Митиной крови вывернули и в печи сожгли. Но перешла память на новую: наступить на нее боялись, и лежала она белая и чистая, и по счету знали ее - пятая от порога.

"Черта непереступимая",-подумала Феня: черта стала страхом перед ней в этом доме - не пускала,

На околице попрощались.

Кирьян поцеловал мать и потом уж почти ничего не помнил, все кружилось и пропадало-измученное страданием лицо матери, седая голова отца... Приблизилась Феня и шепотом остановила:

- Ждать тебя буду.

Красиво и скорбно бледное, как холст, лицо. Сухо горят глаза: калилась в них тоска на прощальном ветру.

- Прощай... Прощайте!

Вот и пошел Кирьян с хутора по строгому приказу войны. Уходил все дальше и дальше по дороге, подсвеченной с высоты вишнево разгоравшимися облаками.

Мешочек его низко висел за спиной. Быстрый был шаг. Не оглядывался. Сердцем видел он, как трое стояли - провожали его, и видел хутор с крышами в пару и тихими еще окнами, и свой дом под старыми липами.

Сердце встрепенулось перед поворотом. Оглянулся.

В раме околичных ворот - на дороге, поникнув, стояла мать, чуть сзади отец и у обочины Феня, с той стороны, где звенел над рожью жаворонок.

Кирьян снял кепку и так постоял перед хутором, перед всем родным и милым, что оставалось здесь.

Когда он скрылся за косячком леса - вдруг пропал, Гордеевна опустилась на дорогу-ее молила, чтоб вернулся с войны сын.

Чуть свет заиграла на хуторе гармонь.

Началось провожанье.

Сперва тихо. с уговорами в сенях, куда из застолья выходили поплакать жены и матери.

А потом потянулись песни, похожие на плывущие в небесном раздолье облака.

Раздался пляс. Загремели половицы в избах. Не с веселья - с лиха разошлась удаль волюшкой последнего для многих разгула.

Столы не так богаты, как к концу лета: картошка, зеленый лук, яичница с просоленным салом. Не так много и вина-своего самогона почти нет из-за внезапности таких проводов.