Холмы России - Виктор Ревунов

"Меда захотел. Вот какой мед теперь",-подумал Стройков и взглянул на дорогу.

Он спал, когда на обед домой пришла жена. Вскочил вдруг и тяжело сел на диван. Потер голову, как-то поостонал:

- Сон жуткий... Страшно,- и, как зто бывает, в горячке еще неостывшего сна, заговорил: - Будто на самой воде клади. Не то день, не то ночь какой-то сумрак. Иду по кладям. Только к тому берегу-вот-вот уж, а клади-то развалились. Потянуло меня. Вижу, кол торчит. Хотел ухватиться, да промахнулся - чуть ке дотянул. Вода широкая. Неподвижная. Броде болото.

все заросло. Так меня и оплело. Сил нет. А до берега далеко. И позвать некого - ни души кругом. Тут слышу какой-то голос про меня говорит: "Такого и медведь не возьмет, а тихая вода утянула..." Ох, жутко,проговорил Стройков.

- К новости,-сказала Глафира и протянула ему повестку.

Стройков прочитал. Завтра явиться. Вложил повестку в карман гимнастерки, на пуговичку тщательно закрыл:

не простая бумажка, хоть и на день ее срок, а одна такая на войну приглашает.

- Военком по секрету сказал, не болтать. Тебя в особую какую-то школу...

- Куда еще в школу?

Вышел во двор и облил себя из ведра. Согнал колодезным холодком дремоту.

"Такого и медведь не возьмет, а тихая вода утянула,- вспомнил сон и подумал:-Откуда такие слова-сроду их не слышал, и вот надо же, откуда-то взялись. Наук много, а эта-про умную и дурную нашу голову-пока что самая темная. Пожар не так страшен, как голова з разными ее замышлениями".

На обед щи щавелевые. Стройков быстро ел и поглядывал на часы.

- Или собрался куда? - заметила Глафира,

- Тронусь сейчас, Глаша. Дело одно.

- А дела у тебя с женой нет? - с вызовом сказала Глафира.

- Возвернусь к ночи. Хватит нам ночку погоревать или нет? А не хватит после войны наверстаем.

Он сел на лавку к окну, закурил: не сразу ехатьхоть чуть побыть дома, одуматься.

- Не слыхать тут чего особенного?

- Уже нового участкового на твое место назначили.

- Кого же?-поинтересовался Стройков.

- Новосельцева. Учителя... Он на фронт было, а его живо сюда.

- Вполне подходящий. Лучшего и желать не надо.

- Положишь свою фуражечку,-сказала она в его грудь, к которой прижал он ее голову. Погладил косу до самого ее кончика у пояса и еще раз погладил медленно опуская руку, чувствуя, как тоньшала коса. Вот и вся - кончилась ласка.

- К ночи вернусь. Может, и раньше. Последний раз.

Надо! Митька Жигарвв должен бы уж дома быть. Не скрывается ли?

- Опять к Фене?

- И к ней зайду.

- Зачастил.

- У Серафимы был. На полюбовиичка ее чуть не натолкнулся. Тайно выпроводила. Меня испугалась, занервничала. Возможно, и знакомый. Народу там из наших мест хватает.

- Чего ж испугалась?

- Женатый, может. Бабе его донесу,- сказал с шуткой, хотя и не до шуток было.

В милиции по месту жительства Серафимы на всякий случай просил Стройков поглядеть, что за человек к ней ходит - не уехал в ту ночь, задержался.

Помолчал немного, спросил жену:

- Значит, Новосельцева на мое место?

Намеревался заехать к нему: надо бы знать новому человеку про звенышко, которое держал уже Стройков в этой тяжелой цепи, как из темной воды тянул ее на свет.

* * *

Стройков остановил коня в лесу. Привязал поводьями к кусту, возле которого лопушились белоцветные побеги купырей, и, с осторожностью проглядывая впереди зарос* ли,стал пробираться к оврагу.

Сюда никто не ходил. Место считалось страшным, осо"

бенно исток оврага, где чернела дыра - ход в землянку, в которой когда-то, как несла молва, скрывался бандит Ловягин.

Укроет глушь и теперь. Здесь и надо сперва посмотреть: нет ли каких следов?

На дне оврага сочились родники в холодной жиже.

Прела вода в протоках - окраина болота. Мертвенный простор, где, заблудившись, гибло живое в прорвах под коварно тягучим, шелковистым мхом: мох смыкался над жертвой, когда она еще вздрагивала и билась судорожно глотало болото с бульканьем и сипеньем, вырывавшимся с аспидной мутью из бездонного чрева.

На болоте камыши, редкие деревца и светло-пурпурные поля цветущей клюквы и брусники. А дальше-кромка леса, за которым, в трех верстах, Угра и хутор Нивяный. Оттуда и бежал когда-то от погони бандит, вот в это болото. Трудно поверить, что не пропал в топях, добрался до своего логова. Стройков подходил к землянке все тише и тише, оглядываясь вокруг и вслушиваясь в лесное безмолвие. Перед землянкой, шагах в десяти, он остановился, присматриваясь к траве и кустам, выше и выше вел взором по склону. Вон и дыра - ход в бандитскую нору.

Заметил: трава примята местами, была темнее, как впадины с тенью какие-то следы. С четверть часа стоял он в неподвижности, укрывшись в зарослях. Ждал чегото, какого-то движения, знака, который вдруг выдал бы человека. Но было тихо, и Стройков вышел. Надо заглянуть в землянку. Там, может, что-то откроется.

Он встал на колено перед дырой, отвел проросший у самого порога куст волчьего лыка и фонариком посветил во тьму.

Сколько лет уж минуло, но дух прежнего ожил - встал тенью, горбясь, и медленно поднял руки к низкому потолку, готовый проклясть свет, который искал его среди этого могильного тлена.

"Я сплю страшным сном. Другого сна нет, за кровь.

Уйди! Я устал",-как бы говорило притаившееся что-то у пустых нар.

Стройков посветил туда, и тень исчезла.

"Кто ты, сволочь?.."

Землянка дышала затхлостью и гнилью прелого дерева. Березовые стены казались еще крепкими. Но коегде было видно, как из разломов насыпалась на землю пыль древесного праха. От бревен осталась лишь кора - неистлеваемая береста, которая век не сгниет. Нижние венцы были смяты, и потолок накренился. Свисали корни выросшего наверху деревца. С потолком провалится оно в пустоту. Будет расти из ямы, как напоминание о недобром месте. Маленькое, белое мелькнуло на земле под лучом фонарика...

Папироска! Стройков спустился в землянку и услышал, как зашумело в пустых стенах его дыхание, будто кто другой дышал рядом. В землянке вдруг потемнело - закрылся свет. Стройков выхватил револьвер и повернулся, прочувствовав всей кожей, как знобит страх. Это ветка волчьего лыка отпрянула - прикрыла вход.

Стройков осветил папироску. Целая. Видимо, кто-то из пачки выронил: закуривал здесь. Он поднял ее. Папироска дешевенькая, "Норд". С бережностью завернул ее в платок и убрал в сумку.

Неужели Митька Жигарев был. Кому еще охота сюда лезть.

Он вышел из землянки и пригляделся к примятой траве.

"Недавно ушел. Чуть не застал. Или спугнул?"

По вмятинам от следов он поднялся на край оврага.

Кругом непролазные кустарники и опавшая листва прошлых лет. Следы на таком месте не остаются: по нему, что по пружинному матрасу, чисто пройти.

Ростки дубков пробились из завара благодатной для корней прели.

"Никанора Матвеича забота,- подумал Стройков.- Куда распространился. Значит, бывает здесь. Не его ли и папироска? Нет, он махорку курит. Неужели Митька скрывается, как подлец? А может, кто чужой? По чужому эту землянку, как брошенную в лесу копейку, непросто найти. Если случайно. Разве Митька?- Не верил Стройков, что мог уйти Жигарев от надежды выйти на свет.- Или в надежде-то войны боится? И такое может быть.

1 зк он крот здесь или червяк - не выше этой твари".

Он повернул на хутор, хотел Нпканору Матвеевичу напутствие свое оставить да и проститься с ним.

* * *

Никанор на лужайке возле своего двора выдалбливал топором из дубового кряжа комягу - большое корыто для поения скота. Старое на площади у колодца прогнило и текло.

Вроде бы и не его дело этим заниматься. Но кому же еще? У кого проводы, у кого и мужика во дворе нет. Да И за безотказное усердие Никаиора не трогали на его огороде какую-то лишнюю сотку земли. И за это старался.

Он тяпал топором. Щепа не сдиралась, а летела кусками: крепок дуб.

Никанор обтирал рукавом с лица пот. Как солью, жгло глаза.

- Бог в помощь,- по здешнему обычаю сказал Стройков. Слез с жаркого коня, отвел его в прохладу.- И в лесу ты, Матвеич, и здесь, гляжу, стараешься, и... по моей части,- добавил шепотом.- Дело есть.

Нпканор и так понял: зря Стройков не приедет.

- Без старания, Алексей Иванович, один пень живет. А гнить он нам не пример.

- Это так,- согласился Стройков.

Вошли в избу. Тут как будто ничего и не изменилось.

Все стояло крепко на издавна утвержденных местах. Но постарели хозяева за эти дни. Еще больше посивел Никанор, а у Гордеевны в глазах - тоска и боль: не видимые никому ее слезы по дочери и сыну.

"За таких вот людей врагам головы бы, как кочаны, рубить",- подумал Стройков, хмурясь.

Его пригласили к столу. Он поблагодарил, отказался.

- Разговор у меня, Матвеич, на скорую руку,- и спросил с заботою, есть ли какие вести от Кати.