Холмы России - Виктор Ревунов

Здороваясь, пожал эту руку Стройков: холодновата.

- Каким ветром занесло сюда?- удивился Новосел ьцев.

Стройков сел на табуретку, сильно сгорбясь: устала сппна.

Новосельцев, присутулившись, стоял посреди комнаты, высокий, с узкими плечами. В белой косоворотке.

Лицо его дышало мужеством, и какая-то ясная доброта открыта в голубых глазах.

- Сядь, что ли,- сказал Стройков.- Торчишь, как жердь в поле.

- Чай поставлю, хочешь?

- Дуть чаи некогда.

- Другого не имею.

- И не надо. Мне с Глафирой прощаться. Она бутылочный дух не выносит-отворачивается. А чай я люблю с яблоками.

- Яблок нет.

- Слышал, на мое место тебя примеряют?

- Отказался,-спокойно ответил Новосельцев; сел поодаль, к окну, где под лампой лежала раскрытая книга.

- Неужели читаешь? - полюбопытствовал Стройков.

- Вино не пью. А плакать не умею.

- Ну, перед слезами не важничай... Или не по росту оказалось мое место, маловатое?- спросил Стройков.

- Не по мне эта кожа... А ты, собственно, с чем приехал? Давай поконкретнее.

- Меня сменишь. С доверием к тебе.

- Слухи разгадывать. Не способен на это.

- А разную сволочь за жабры - кто?- Стройков достал пачку с последней папироской. Поберег ее.- Где скажут, там и стоять будешь. Время военное. Желавина-то или забыл?

- Все носишься.

- Надо бандита в угол загнать, свалить и жало вырвать. Чью кровь еще лизнет? Матерая гадина. Чую.

Стройков прижег папироску, с жадностью затянулся раз и погасил ее, последнюю: оставил еще на закур.

Новосельцев положил на стол целую пачку.

- Вот спасибо,- обрадовался Стройков.

- Моя, весенняя,- пояснил Новосельцев.

Он бросил курить по совету врачей: никотин мог доконать его больную руку.

- Сегодня я бандитскую землянку навестил,- продолжал Стройков.-Думал, Митька Жигарев там скрывается. Отпущен грехи свои искупить на фронте. Обнаружил в землянке папироску. Решил, Митькина. Но вот ехал сюда и засомневался. Феня одна за хутором стадо пасет. Вышел бы уж муженек к ней. За все потешился бы, а потом бы скрываться пошел. Возможно, еще не добрался. Ты Феньку-то прикрой. А то натворит.

- Нашел дело - в сторожа к ней идти. Хоть и друг мне Кнрьян, а по ревности переломает ноги.

Сегодня видел ее. Красивая, Иван, баба,- с восхищением сказал Стройков.

- Соблазнить хочешь?

- На ее узелке с Кирькой пальцы изорвешь. Настрадались. Зато и любовь.

- Надолго?

- И жизнь не вечна. Как ее любим! А вдруг и ушла.

Новосельцев закрыл книгу. Спросил:

- Кто же тогда, если не Жигарев?

- Желавин, должно быть.

- Выдумал и поверил.

- И я так думал. Никите поблазнилось, дочке Серафимы показалось, мне почудилось на темной улице,- да сама Серафима дым разогнала - перед глазами провиднелось. Вот и припомнил. Колечко на покойничке было, когда мох разгребли. Петелька на сопревших штанах осталась - на ней колечко, с замочком.

- Ну?

- И послушай, к чему гну. Что за колечко? К чему оно на штанах? Цепочка от него была, значит. А на цепочке что? Ключи? Перочинный ножичек? К чему они убийце, когда он торопится?

- Ну, ну?

- Сорвал, однако. Колечко лишь и осталось. Часы были на цепочке. Пожадничал. Потому и сорвал. А у Желавина были ручные часы. Вот и рассуди, кто под мхом лежал, кого хоронили под Серафимины причитания.

- Кто же убитый?

- В районе в то время не было пропавших. Стало быть, пришлый. Возможно, и Викентий Ловягин.

- Слух был, что Викентий в болоте пропал.

- Не было его здесь тогда. Он был на поселении в Сибири. Три года назад, перед исчезновением Желавина, ему разрешили свободное передвижение по стране.

- Значит, убитый - Викентий Ловягин?

- Не могу утверждать. А что желавинские часики и сейчас стучат, это твердо. У него на руке. У Желавина... Война... Прислушайся, Ваня, они стучат где-то здесь.

Папироска в ловягинской землянке показывает стрелочкой в бывшие ловягинские леса.

Стройков тяжело распрямился.

- Поздно я на след вышел, Иван. Война. Не успел я капкан с привадой поставить.- Бросил на голову свою форменную милицейскую фуражку, встал.

- Куда ты, Алексей Иванович? Втравил меня и деру?

- Мпе пора. Жена ждет прощаться... Я папиросочек несколько... А то без курева не дорога.

Они вышли. Уже развидияло. Как в молоке поля вокруг, и словно на мглистом островке станция. К путям бежали люди. Что-то случилось. Побежали Стройков и Новосельцев. На путях остановился санитарный поезд.

С" фронта. Синий свет в окнах. Стекла разбиты. Пробоины в стенах. На крышах кое-где пожахивало на ветру сорванное железо. За окнами раненые. Там тишина.

Тянет запахом эфира. Вышли подышать ночной свеж^тью врачи и сестры в белых халатах. Глядят а недвижную зеленоватую протоку рассвета.

Из вагона вынесли кого-то на носилках. Под г.ростннсй очертания лица, похожего на маску. Санитары сп"- ппгли к сараю за стрелкой, и от движения лпцо под простыней содрогалось, словно в крике кляло кого-то.

Санитары шли назад от сарая. Уже не спешили с пустыми носилками, в которых лежала измятая простыня.

Перед окнами толпились ждущие отправки мобилизованные и провожавшие родные их. Разговаривали с ранеными. Один с забинтованной до бровей головой тихо говорил через приспущенное окно:

- Сразу в небе огонь полыхнул и грохот, словно весь свет разорвало. Это и помню. А очнулся уже в машине. Тут и слышу, война.

Другой в соседнем окне свое говорил:

- меня возле орудия ранило. Со второй пули упал.

Мы на развилке по колонне-прямой наводкойв клочья их. Танки пошли прут. Будь у нас снарядов поболее, все помесили бы.

- Отбили мы деревню. Глянул - Е глазах почернело. Они наших раненых измесили. Один в живых остался. Били, говорит, и прикладами в лицо, в голову. Земля от крови как кисель. Изверги! Убивать их! Вернусь! - с угрозой сказал третий и поднял забинтованные руки.

Вагоны качнулись и медленно тронулись.

- Поправляйтесь, братки,- голоса жалости и доброго напутствия, на которые раненые отвечали взглядами грустными, и задумчивыми, и таящими невысказанное.

Стройков и Новосельцев попрощались на дороге.

По огородам, поседелые от росы, стояли подсолнухи перед окнами, как пришельцы с чужой стороны, опустив

головы.

- Труден мир, Новосельцев. Его улыбкой и любовью не переделаешь. И злобою не возьмешь. А свое потеряем - наше пропадет, сгинет - под заборы пойдем с^ русской душой, да без своей песенки... Прощай! Людей береги, Новосельцев.

Стройков тронул коня - рванул на дыбы. Долго был слышен топот, как будто, удаляясь, гулко разносила но полям ночь удары новой и грозной судьбы.

* * *

В доме Стремновых еще тревожнее. Уже четвертый день на исходе, а Кати все нет.

Гордеевна вышла на крыльцо. Долго глядела на закат, и чудились ей в огненном просторе далекие пожары, среди которых маленькое, топкое облачко, похожее на женщину, поднимало руки ввысь медленно, так они были тяжелы сил нет для какой-то мольбы, и она клонилась скорбно.

Одно небо, перед которым, может, в ту же минуту убийца молился за свое спасение.

Из леса потянуло прохладой предвечерья. Там уже сумрак, а Никапор не возвращался. Не случилось ли чего? Кто только через лес теперь не идет! Всякая может быть встреча.

"Что там целый день ходить?-посетовала Гордеевна. Бывает, придет и горбушку-то свою выложит - поесть некогда.- Не захворал ли с лиха?.."

Никанор, как и просил его Стройков, приглядывался в лесу. Даже к землянке подходил, по из отдаления смотрел, чтоб не оставить следа.

"Если кто и был, то своим посещением спугнул ты его, Алексей Иванович. Сюда мне и ходить нечего. Зря только сапоги бить,-решил Ннканор.-Да и волей сыт не будешь. Он и волк возле еды рыщет".

С тяжелым зарядом в ружье ходил Никанор. Три патрона с таким же зарядом в патронташе под рукой были.

Сегодня дальним был путь. Еще раз навестил Никанор землянку. Долго стоял, прихоронившись, но ничего подозрительного не заметил.

Торопился домой: знал - Гордеевна будет тревожиться. Уже поздно. Солнце за нивы клонится.

Никанор свернул к святому ключу напиться.

Тропка тут тореная-крепкая: простежили женщины к врезанной в ствол сосны иконке над ключом.

"Вот где какую-либо бабенку припугнет и повинует.

И хлеба с сальцем принесет",- пришла такая догадка Никанору.

Какая-то вроде бы тень сгорбленная показалась у ключа. Кто-то молился или воду пил. Никанор остановился за кустом. Тень, почуяв опасность, распрямилась, но не высоко, чуть только голову подняла, не ведая, как светом по лицу отразит родник, и уползла - скрылась мгновенно.

Ннканор успел бы снять свое ружье, но то, что он увидел, жутью потрясло его.

Не помнил, как добрался домой. Ввалился в избу и помертвелой рукой закрыл на засов двери.