Порог греха - Юрий Францевич Курц

облаками, на её вершине стояли, прижавшись друг к другу, белая птица с лицом юной девушки и белая рысь с лицом молодого парня. От картины веяло примитивом оригинальной народной живописи.

– Это вы? – спросила Ксения.

– Художник или персонаж? – отозвался у стола Алесь, понимая, о чём спрашивает гостья.

– Прежде всего ваятель.

– Картину написал мой друг, тот, что привёз вас ко мне.

– Надо же! Никогда бы не подумала: суровый человек и такое романтическое восприятие жизни!

– Степан только с виду бирюк, а на самом деле очень добрый и отзывчивый. Талант рисовальщика спас ему жизнь, когда он в Афганистане, будучи раненым, попал в плен к моджахедам: он рисовал их волосатые рожи и тем самым оттягивал время казни. А вам действительно нравится?

– Я, увы, не знаток живописного творчества, но меня привлекает в этой картине какая-то тайна. Зверь с юношеским лицом это, полагаю, вы?

– Да, – с некоторым смущением подтвердил Алесь, – в образе рыси.

– А женщина?

– Нетрудно догадаться, Ксения Львовна.

– Догадываюсь, догадываюсь – любовь!

– Это Дэги. Я обязан ей своим пребыванием здесь. Дэги значит «птица». А меня она называла багдама секалан – «белая рысь» – за мою шевелюру. В природе рысь абсолютно белого окраса – большая редкость, поэтому такого зверя эвенки считают священным, также как белого медведя – сатымара – и белого дикого оленя – багдачана.

– Белые медведи водятся только в Арктике, живут во льдах! – возразила Ксения.

– Встречаются и в тайге. Очень редко! Очень! Но следует заметить, медведь не совсем белый, – уточнил Алесь, – у него только загривок и спина белёсые, вроде как сединой прихваченные. Русские охотники величают такого таёжного хозяина ласково – седун-батюшка, а эвенки – багдама сатымар, то есть белый священный медведь.

– Багдама секалан, багдама сатымар, – мечтательно прищурилась Ксения, – какие звучные слова – поэзия!

Она подошла к письменному столу, примыкающему одной стороной к окну с двойным стеклом, рядом с которым была также застеклённая дверь, выходящая на широкую площадку. Через окно виднелись вершины заснеженных сопок.

– Какое же это счастье, проснувшись утром, видеть перед собой таёжные просторы, а не серую стену соседнего дома, – Ксения села за стол, – а потом писать, отдыхая глазами в этом дивном зрелище!

На столе лежали стопки книг, чистых листов машинописной бумаги, толстая тетрадь в дерматиновой обложке, набор карандашей и авторучек.

– Вы ведёте дневник? – Ксения, не читая, перебросила несколько страничек.

– Есть такой грех. Что-то вроде мемуаров. Так, блажь!

– А можно с ним ознакомиться?

– Конечно, я пишу не только для себя.

Боюсь не смерти я. – О нет!

Боюсь исчезнуть совершенно,

Хочу, чтоб труд мой вдохновенный

Когда-нибудь увидел свет…

Ксения оглянулась. Алесь улыбался. Глаза озорно посверкивали.

– Вы продолжаете удивлять меня, Алесь Вацлавич, честное слово!

– Это не я, Ксения Львовна. Это Лермонтов. Стихов я не пишу, но поэзию люблю!

Ксения не увлекалась поэзией. Довольствовалась знаниями, приобретёнными на школьных уроках литературы и университетских лекциях. Ранее этих строчек из лермонтовских творений не слышала, хотела попросить Алеся прочитать стихотворение полностью, но он позвал её к столу.

– Повар я никудышный. Заранее прошу пардону, – скромничал хозяин.

На столе дымилась большая эмалированная миска супа из сушёных грибов с приправой овощей и крупы, на сковороде золотилась аппетитно поджаренными боками рыба, в глубокой тарелке высилась горка мелких сухарей.

– Хлеб выпекать не умею. Вот, перебиваюсь сухариками.

– Я не гурман, Алесь Вацлавич, не утруждайте себя извинениями! Что есть, то и будем есть!

– Тогда, может быть, пропустим по одной? – Алесь достал из-под стола бутылку. – Настойка на рябине. За встречу. И за здоровье. А?

– Трудно отказаться!

За основными входными дверями раздались скребущие звуки. Алесь открыл дверь. Вбежал Андакан. Алесь налил ему в большой тазик супа, положил рядышком две рыбины.

– Он питается тем же, чем и я, но когда меня подолгу нет – охотится.

Андакан поднял от миски голову, облизываясь, внимательно посмотрел на хозяина.

– Умный он, чертяка! Чувствует, о нём говорят.

– А сами охотитесь?

– Иногда подстреливаю на болоте кабарожек. Но чаще рыбачу: не охотник я, не люблю убивать зверей.

«А людей? – едва не вырвалось из уст Ксении. – Вы же убиваете людей!» После выпитой настойки в голове было лёгкое кружение. «Нет, нельзя! Не время об этом. Не сейчас», – останавливала себя, хотя уже давно надо было переходить к более конкретному разговору: таких героев, как Алесь, журналисты ищут всю жизнь. Дикая кошка – это, разумеется, тоже интересно, но не главное!

Андакан управился с рыбой. Уставился вопрошающими глазами на хозяина. На Ксению он не обращал никакого внимания, словно её и не было рядом.

– Ну, ладно, – Алесь разрешительно похлопал ладонью по своим коленям, – иди сюда.

Рысь резво, одним махом, запрыгнул на них и свернулся калачиком. Алесь ласково погладил его. На лице его играла детская безмятежная улыбка. Настала минута повернуть разговор в другое русло.

– Вы, Алесь Вацлавич, уникальная личность: в вас редкое сочетание беспощадной суровости воина и материнской нежности. Я хочу знать историю вашей жизни во всех подробностях. В народе вас называют российским Робин Гудом. Вы согласны?

– Нет, – мягко возразил Алесь, – нельзя меня сравнивать с этим героем английских легенд.

– Почему?

– Я другой.

Алесь показал на картину.

– В чём же?

– Хотя бы в методах борьбы: Робин Гуд возглавлял отряд народных мстителей и проводил боевые операции вкупе со своими товарищами – я сражаюсь один.

Ксения догадливо прищурила глаза.

– Чтобы избегать провалов?

– Это тоже одна из причин. Я сам по себе и полководец, и солдат. Успех любой операции – план, который не должен быть ведом врагу. Огромная тайна! Поделись ею с другим человеком – это уже не тайна. Меня давно бы вычислили, если бы я имел много сообщников. Компания – всегда предпосылка к конфликту, ошибкам нерадивых, предательству, а значит – гибели. Я привык действовать в одиночку. Во мне уже выработалось определённое чувство, – Алесь замолк на мгновение, подбирая нужное слово. Пауза затягивалась.

– Чувство зверя? – подсказала Ксения и внутренне ругнула себя: бестактным, обидным показался вопрос.

Но Алесь воспринял её предположение спокойно:

– Возможно и так. Мне трудно объяснить. Становишься не самим собой, каким-то другим человеком: зрение, слух, мышцы тела, мысль составляют единое целое и как бы повинуются не тебе, а кому-то свыше, управляющему тобой; мораль, нравственность в такие минуты чаще всего – бледная интеллектуальная немощь, ты становишься… – Алесь поискал слово.

– Машиной, – подсказала Ксения.

– Где-то так и не совсем так. Это за пределами моего разумения. Вот, например, вы, не зная законов оптической физики, можете объяснить, почему видите? Нет. Вижу да и всё!