Фаворит. Американская легенда - Лаура Хилленбранд

Он ушел в неизвестность, как и появился из нее. В конце концов он покинул Грэм и закончил тем, что тренировал лишь одну лошадь на ипподроме Санта-Анита{595}. Когда Смиту исполнилось семьдесят восемь лет, случился инсульт, полностью его парализовавший. Семья ухаживала за ним, пока состояние не ухудшилось настолько, что его нельзя было оставлять дома. Тома отправили доживать последние дни в стерильных стенах медицинского центра, где семья сидела вокруг него в его смертный час. Холодным днем 1957 года человека, которого индейцы называли Одиноким Ковбоем, похоронили на кладбище Форест Лон в Слендейле, штат Калифорния. На его похоронах почти никого не было{596}.

Поллард напряг все свои силы – как физические, так и эмоциональные, – чтобы попасть на гандикап Санта-Аниты, и был близок к изнеможению. Агнес очень боялась за него. У них наконец-то появились хоть какие-то деньги, и они тотчас уехали из города на отдых. Там Полларду удалось справиться со своей, как он это называл, «нервной реакцией» на напряжение, и они вдвоем обсудили совместное будущее. Вернувшись, Ред сделал заявление: «Больше я не буду участвовать в скачках. Моложе мне уже не стать, а серьезных травм у меня более чем достаточно. Может, в следующий раз мне так не повезет и дело не обойдется лишь переломами костей. Больше ни разу не суну ногу в стремя, – сказал он, – разве что легким галопом проедусь в парке»{597}.

Ховард предложил ему стать агентом его конюшни. Находясь под впечатлением от той работы, которую проделал Поллард, чтобы вернуть Сухаря в скачки, Ховард надеялся, что со временем, когда старый тренер снимет с двери табличку со своим именем, Рыжий сменит Смита на его посту. Поллард согласился.

В начале мая 1940 года Агнес рожала, а Поллард, прихрамывая, метался между рядами конюшен, отчаянно пытаясь найти кого-нибудь с автомобилем. Наконец он разыскал какого-то подростка, который умел водить, притащил его к машине и посадил за руль. Спустя несколько минут Поллард вошел в больницу и гордо свалился в обморок от волнения. Его уложили рядом с женой, которая родила крошечную девочку. Поллард назвал ее Норой в честь своей сестры. Он узнал бы дочку из тысячи: у девочки, даже в младенчестве, был густой баритон, как у него самого. Через несколько лет у них родится сын Джон.

Со временем Поллард получил лицензию тренера и попытался работать с целой конюшней лошадей, как в 1939 году работал с Сухарем, но у него не получилось. Он называл себя «наростом на колесах прогресса». Вскоре Ред уволился. Ничего другого он не умел, поэтому снова получил лицензию жокея, нацепил подбитый изнутри мехом фиксатор для ноги и вернулся к скачкам. На этот раз он пользовался страховочной сетью. Со временем с благословения Ховарда Поллард вступил в недавно созданный профсоюз жокеев, организованный на основе общественного страхового фонда Томми Лютера. По итогам голосования его избрали в члены правления.

Спустя несколько месяцев на ипподром Санта-Анита пришла война. Лошадей отправили в другие места, а сюда привезли людей – интернированных американцев японского происхождения. Их разместили в стойлах, предназначеных для животных. В «королевском» стойле Сухаря устроили целую семью Сэйтос{598}. Когда в 1943 году они и их собратья по несчастью разъехались, ипподром стал Парком Санта-Анита, огромным артиллерийским складом с открытыми армейскими казармами для тысяч солдат.

Охваченный патриотическим порывом, Поллард попытался вступить в армию{599}. Но из-за бесчисленных травм жокея признали категорически непригодным для военной службы, и все три вида ВС отказали ему. Он снова вернулся к скачкам.

Агнес уже устала скитаться с детьми по отелям и съемным квартирам. Они переехали на Восток и купили маленький домик в Потакете, Род-Айленд. Реду все чаще не везло в соревнованиях, и он снова скатился до низкопробных скачек. По нескольку месяцев в году он проводил в разъездах, перебираясь из мотеля в мотель, а в остальное время выезжая лошадей на приходящем в упадок Наррагансетт-парк на Род-Айленде.

Он получал серьезные травмы, падая с лошадей так часто, что даже горько шутил, будто у него между травмами «полугодовая ремиссия». Он получал очень плохое медицинское обслуживание. Однажды в Наррагансетте Полларда привезли в больницу, но там его осматривать не стали, поэтому жокей просто встал и ушел домой. И только много позже он узнал, что шел тогда на сломанном бедре. А после осколочного перелома спины в Мэриленде в 1942 году его отнесли в больницу в корзине для белья{600}. Из-за той травмы Поллард на год выбыл из строя, и в итоге у него одна нога стала короче другой. В 1945 году во Флориде после травмы головы он потерял половину зубов и чуть не расстался с жизнью. «Когда я очнулся, приходской священник склонился надо мной и прошептал: “У дьявола не нашлось для тебя стойла”. Поэтому я здесь, – рассказал он репортерам после того, как пришел в себя. – И, кажется, я буду жить вечно, только я и Мафусаил»{601}.

Почти так и произошло. Сверкающая шевелюра Полларда постепенно побелела, незрячий глаз выцвел, тело состарилось, а он по-прежнему скакал верхом. Он скакал рядом с мальчишками, которых еще на свете не было, когда он впервые протянул Сухарю кусочек сахара, но по-прежнему не позволял малолетним сорвиголовам обойти себя. «У ограждения место занято!» – кричал он, бывало, срезая путь и занимая место у внутренней бровки, так что остальным приходилось объезжать его по длинной дуге.

А вечером он приходил домой, и Агнес ухаживала за ним. Ей столько раз сообщали по телефону, что он разбился или получил тяжелые травмы, что она стала бояться телефонных звонков. Иногда по утрам задняя дверь распахивалась, и кучка заляпанных грязью наездников вносила Реда, истекающего кровью после очередного падения. Она каждый день молилась о его безопасности, но никогда не жаловалась. И Агнес, и дети понимали, что иной жизни Поллард просто не вынесет. Его постоянно мучили сильные боли, но он никогда об этом не говорил. Как и прежде, он возил в кармане четки и томики стихов, и по-прежнему раздавал почти все, что зарабатывал. Дети выросли, зная, что нужно быть аккуратными с покалеченной ногой отца, так навсегда и оставшейся тонкой, как палка от метлы. Поллард привил детям любовь к книгам, но никогда не пытался учить их обходиться с лошадьми. Он не брал их с собой на ипподром, чтобы показать, как скачет верхом, и не рассказывал случаи из своей молодости. Единственный раз Нора имела отношение к его работе, когда по просьбе отца нарисовала кугуара на его шлеме.

К 1955 году, когда Рыжему исполнилось сорок шесть лет, он уже не мог ездить верхом. «Может, надо было обратить внимание на грохот барабанов вдали, когда я еще пользовался успехом, – сказал он как-то{602}. – Но я этого не сделал. Беда в том, что если ты наездник, то ничего не слышишь. От лошадей столько шума!» Он позвонил Давиду Александеру, чтобы сообщить ему новость. «Я навсегда вешаю седло на гвоздь{603}, – сказал он. – И хочу, чтобы ты первым об этом узнал. Время не обманешь». – «Давно пора», – ответил Александер. А когда журналист отдал должное заслугам жокея в пространной статье в «Таймс», Поллард позвонил ему, пропел полностью «Ты сделала меня таким, какой я есть» и повесил трубку{604}.

Поллард закончил тем, что сортировал корреспонденцию на почте ипподрома, потом работал помощником жокея, чистил сапоги других жокеев{605}. С годами его травмы все сильнее давали о себе знать и он превратился в пленника собственного искалеченного тела. Ред всю жизнь боролся с алкоголизмом, но так никогда и не смог победить этот недуг{606}.

Однажды Ред Поллард перестал разговаривать. Возможно, дело было в какой-то медицинской проблеме. А может, старый болтун просто больше не хотел говорить. В тех редких случаях, когда репортеры обращались к нему с вопросами о Сухаре, Агнес отвечала, а Ред просто молча сидел рядом{607}.

В 1980 году Агнес попала в больницу с диагнозом «рак». Хотя Полларду исполнилось только семьдесят лет, у него было столько проблем со здоровьем, что он не мог без нее обходиться. У детей не осталось выбора, и они поместили его в дом престарелых. Рыжий знал это место: дом престарелых был построен на руинах Наррагансетт-парка{608}.

Кугуар умер в один из дней 1981 года, не сказав ни слова на прощание. Агнес была рядом с ним, когда он перестал дышать. Его сердце билось еще несколько минут, потом остановилось. Причина смерти так и не была обнаружена. Было похоже, как вспоминала Нора, «словно он просто износил свой организм». Агнес пережила мужа на две недели.

Сухарь и Ховард старели вместе в медленном, размеренном темпе Риджвуда. Ховард потерял всю свою шевелюру, а грязно-коричневая шкура Сухаря потемнела. Ховард держал Сухаря и Каяка в нарядной красной конюшне. Он устроил дорожку для выгула таким образом, что она вела к дверям его дома. На ворота ранчо на автостраде Редвуда Чарльз повесил табличку, гласившую: «Риджвуд, дом Сухаря. Добро пожаловать»{609}.