История Франции - Марк Ферро

оперлось на санкюлотов. Баррас взял все под свой контроль и поручил молодому Наполеону Бонапарту, новому возлюбленному своей бывшей любовницы Жозефины Богарне, подавить восстание. Тот сделал это при помощи пушек. Так появились политические «качели», когда «Болото» попеременно опиралось то на правых, то на левых. Так будет продолжаться и при Директории — режиме, установленном согласно новой Конституции, которая была утверждена Конвентом.

Термидорианцы не остановились на разделении управления, некогда ими созданного; на преследовании якобинцев, к числу которых когда-то сами принадлежали; на возвращении депутатов, которые ранее являлись их коллегами и подвергались гонениям с их стороны. Термидорианцы положили конец экономическому регулированию, которое когда-то сами ввели, и установили мир, после того как сами начали войну.

Подобная эскалация чрезмерных обещаний и подобное перерождение поражали мемуаристов; никогда ни одно Собрание не подвергалось столь резким переоценкам. Слово «термидор» приобрело символическое значение. Так и русских революционеров 1917 г., зачарованных примером 1793–1794 гг., неотступно преследовал призрак термидора. Лев Троцкий поставил его во главу угла в своей борьбе против Сталина, который, по мнению Троцкого играл роль Бонапарта, но еще до начала 20-х годов ХХ в. многих революционеров преследовал страх остановки революционного потока и поворота его вспять, а их анализ 9 термидора хорошо показывает резкий перелом, произошедший в ходе событий в России. Тамара Кондратьева проанализировала это в своей работе «Большевики и якобинцы»[78].

КОНТРРЕВОЛЮЦИЯ И ЦЕРКОВЬ

Еще до созыва Генеральных штатов 1789 г. проявили себя те силы, которым вскоре предстояло оживить контрреволюцию. Со времен Тюрго и Калонна существовало течение, выступавшее против любой демократизации монархии, своего рода «аристократическая предреволюция» или, иными словами, «феодальная реакция»: часть знатных семей противилась социальному смешению в салонах (матери Барнава однажды не позволили войти в театральную ложу), лишь некоторые лица несомненно аристократического происхождения имели доступ к военным должностям и т. д. Эта аристократическая реакция отыскивала доказательства своих прав в Истории, возводя свои привилегии к прошлому Франкского королевства.

И те и другие вполне соответствовали традиции, которая издавна практиковалась монархией: исключению из общества подвергались протестанты, янсенисты, камизары[79] и, по мнению таких деятелей Просвещения, как Монтескьё и Руссо, людьми «вне общества» становились те, кто не склонялся перед общей волей и становился таким образом чужаком. Эта нетерпимость проявилась уже 20 июня 1789 г., когда депутат Мартен Дош, выступивший против принесения присяги в Зале для игры в мяч, был вынужден покинуть зал под защитой Бальи. Она обернется против тех, кто мобилизовал массы против короля в 1788 г., т. е. против аристократов, и в 1789 г., т. е. против буржуазии.

Августом 1789 г. можно датировать появление «правых», группировавшихся вокруг председателя Собрания. Они защищали право на религиозные убеждения, предусмотренное в 10-й статье Декларации прав человека и гражданина: «Никто не должен быть притесняем за свои взгляды, даже религиозные», — а также, под руководством Мунье и монархистов, они взяли на себя защиту полномочий короля. После октября страна разделилась на «нацию» и правых, причем у последних были свои клубы и свои лидеры, такие, как Мирабо и д’Антрэг. Последний готовил народное восстание в провинциях от Форе до Виварэ[80] и бегство короля при отъезде в Лионнэ в 1790 г. Влиятельная пресса правых, известным представителем которой стал Ривароль, предвещала своего рода крестовый поход, который могли бы возглавить первые эмигранты, например граф д’Артуа: в образе «беженца» он появился в Турине, откуда перебрался в Кобленц.

Религиозный вопрос не только сыграл роль детонатора, но в то же время объединил различные группы, настроенные враждебно к революционному движению, — тем более что сам король проявил неприязнь к «Гражданскому устройству духовенства», за которое проголосовало вольтерьянское по своему составу Собрание в июне 1790 г. Пусть даже, подчиняясь силе, монарх был вынужден принять это устройство.

Церковь понесла огромные потери в связи с постановлениями 1789 г., так как Собрание отменило десятину без всякого возмещения и заставило ее покрывать дефицит, передавая, по предложению епископа Талейрана, имущество духовенства в распоряжение государства. (Сам он при этом не пострадал, поскольку взамен получил государственное содержание.) Однако осуждение этих мер папой Пием VI и враждебность определенных католических кругов — вблизи традиционных бастионов протестантизма — к этим посягательствам на обычай произвели сильное впечатление на общество. Сокращение количества епископов со 130 до 89 — в соответствии с числом департаментов — казалось несправедливостью.

Согласно Гражданскому устройству, церковное устройство уподоблялось общественному, и отныне легитимность служителей Церкви должна была, как и в государстве, основываться на их избрании. Получая жалованье от государства, епископы и священники были обязаны приносить присягу на верность Конституции.

Присягнуло 52–53 процента духовных лиц, чуть меньше от присяги отказалось, причем позднее их число выросло; приходские священники приносили присягу охотнее, чем викарии, а преподаватели коллегий — менее охотно, чем викарии. Чем больше город, тем больше было в нем неприсягнувших; бросается в глаза, что последние доминировали на западе, в глубине Центрального массива, на окраинах королевства, т. е. на территориях, последними вошедших в состав Франции, тогда как Парижский бассейн и область, простиравшаяся от города Бресс до Дофине и Прованса, представляли собой районы, где Гражданское устройство встретило более благоприятный отклик.

Это распределение актуально и по сей день, поскольку размещение количества неприсягнувших священников по областям соответствуют религиозной практике середины XX в.; оно соответствует, в большей или меньшей степени, разделению на левых и правых. Так, зоны с преобладанием неприсягнувших священников и крайне правых соседствуют или сосуществуют с зонами, где в свое время восторжествовал протестантизм, а традиционные оплоты клерикализма — с более эмансипированными регионами. Ярким примером является соседство Вандеи и Пуату.

Отныне подозрение в контрреволюции стало неотделимо от католицизма, поскольку именно в связи с Гражданским устройством духовенства контрреволюция обрела свою форму, а позднее произошло разделение на клерикальный и светский лагери, а также на католицизм непримиримый, не признававший за индивидом никакой общественной или частной автономии, и католицизм светский, признававший или отстаивавший ее.

Вместе с эмигрантами неприсягнувшие священники образовали твердое ядро контрреволюции[81], но, в свою очередь, крайние революционеры жесткой односторонностью оттолкнули в лагерь врагов Комитета общественного спасения одних за другими монархистов, фельянов, сторонников Лафайета и, наконец, жирондистов и снисходительных