История Франции - Марк Ферро

Толпа вломилась во дворец Тюильри, в адрес короля посыпались оскорбления. Но хотя Людовика нельзя было назвать сильным человеком, он не был трусом. Король не дрогнул: надев красный колпак, он выпил за здоровье нации. Но вето не отозвал.

Что касается жирондистов, обеспокоенных этим возмущением «в момент, когда народ дал их политике ее логическое завершение», то они не отважились действовать. Подобно фельянам в предыдущие месяцы, подобно монархистам в конце 1789 г., жирондисты, столкнувшись с результатом собственных зажигательных речей, также, в свою очередь, совершили поворот на 180 градусов.

Десятое августа 1789 года: падение королевской власти

Новое оскорбление королевской персоны вызвало среди французов всплеск монархических настроений. Покинув армию, Лафайет предстал перед Законодательным собранием, чтобы призвать его членов наказать виновных в событиях 20 июня. Осуждающая самого маркиза резолюция была отклонена 339 голосами против 234, однако Лафайету это мало чем помогло, поскольку королева отговаривала своих сторонников следовать за ним: «Лучше умереть, чем быть спасенным Лафайетом и Учредительным собранием».

Она рассчитывала на армии Франца II и герцога Брауншвейгского, которые повторили свои угрозы в так называемом «Манифесте», заявив, что «подвергнут Париж военной расправе и полному разрушению, осуществив примерное и навеки памятное отмщение, если вновь будет совершено хоть малейшее насилие в отношении к Их Величествам, Королю и Королеве, и королевской семье».

«Манифест» стал искрой, упавшей на пороховую бочку.

Еще за несколько дней до этого жирондист Верньо, будучи скорее красноречивым, чем последовательным, обрушился на короля с ужасными угрозами: «Во имя короля французские принцы пытаются поднять против французской нации все европейские дворы; ради мести за достоинство короля заключено Пильницкое соглашение и образован чудовищный союз между Веной и Берлином. Но в Конституции, раздел I, статья 6, я читаю, что, поступая подобным образом, король будет сочтен отрекшимся от королевской власти.»

Провозгласив лозунг «Отечество — в опасности!» Законодательное собрание призвало Париж и провинции выставить отряды добровольцев. Те, что пришли из Марселя, сделали знаменитым гимн, сочиненный Руже де Лилем. Но жирондисты опасались, что восстание в Париже и действия федератов положат конец действию Конституции и приведут к избранию Конвента, как того требовали якобинцы — Робеспьер, Марат и Коммуна Парижа. Поэтому наиболее последовательные революционеры — якобинцы и кордельеры — решились вновь идти на Тюильри независимо от Законодательного собрания и вопреки ему.

На следующий день после оглашения «Манифеста» герцога Брауншвейгского секции[67] и Коммуна Парижа, побуждаемые призывами Робеспьера, заявили о низложении Людовика XVI.

Арестованный и смещенный с должности маркиз де Манда[68], охранявший Тюильри вместе с королевскими швейцарцами, был заменен Сантерром, одним из вожаков предместий, а затем расстрелян. Перед лицом угроз Людовик XVI пытался найти убежище в Законодательном собрании, которое дало ему приют. Множество защищавших дворец швейцарцев после перестрелки было убито. Среди демонстрантов насчитали пятьсот убитых и раненых.

Четырнадцатое июля 1789 г. спасло Учредительное собрание; 10 августа 1792 г. означало конец Законодательного собрания; из его рядов вышло временное правительство, включавшее министров-жирондистов и одного нового человека — Дантона, «Мирабо черни», который должен был защищать исполнительную власть от эксцессов Коммуны Парижа.

Падение монархии, обусловленное победой 10 августа, знаменовало начало Республики. Этот день также ознаменовал первое покушение на представительную власть — в лице первого собрания, которое нация избрала для себя.

ЖИРОНДИСТЫ И МОНТАНЬЯРЫ: ЭПОХА ТЕРРОРА

В терроре 1792–1794 гг. нередко видят прообраз и модель террора большевистского. Впрочем, именно историк Французской революции Альбер Матьез на следующий день после падения царизма первым провел аналогию между двумя революциями, отправив телеграмму, которую мы отыскали в советских архивах. «Всеобщая ассамблея исследований робеспьеризма с энтузиазмом приветствует победу над деспотизмом… Горячо желает, чтобы русская революция нашла для руководства собою робеспьеров и сен-жюстов, избежав их двойного подводного камня — слабости и перегибов» (март 1917 г.). Что касается русских, то пример Французской революции постоянно присутствовал в их сознании: одни боялись, как бы она не расчистила путь новому Бонапарту, другие полагали, что она еще не перешла «стадию» буржуазной революции, тогда как с появлением рабочего класса Россия сможет перейти в следующую «стадию» — социалистической революции.

Но между этими революциями было нечто общее, а именно то, что общества, благодаря которым они совершились, были как в 1917-м, так и в 1789 г. охвачены главным образом глубокой ненавистью, а также то, что люди, вдохновлявшие народ, очень быстро, уступив дорогу народному возмущению, были отброшены в сторону.

Во всяком случае, отвергнутые лидеры уже более никого не вдохновляли.

В отличие от предыдущих кризисов восстание 10 августа, уничтожившее монархию, не было направлено только против аристократов или против короля. Это был акт недоверия к избранным представителям нации, Законодательному собранию, которое отказалось провозгласить низложение монарха и оправдало Лафайета, враждебно относившегося к самой идее низложения. Новацией стало появление другого центра власти — Коммуны Парижа, которая оспаривала как исполнительную власть, все еще пребывавшую до 10 августа в руках короля, так и власть законодательную. Коммуна Парижа решительно осудила примиренческую политику Собрания. Однако она не поставила под сомнение его легитимность.

В 1792 г. эта Коммуна Парижа создавалась в спешке и негодовании: приближались армии герцога Брауншвейгского, громом среди ясного неба стала новость о пособничестве короля врагу, а Собрание ничего не предпринимало. Наиболее яростно тех, кто считается виновным в создавшейся ситуации, т. е. жирондистов, клеймят ораторы Якобинского клуба: Дантон, Робеспьер и Марат, которых вскоре назовут «монтаньярами» («горцами»)[69]. Жирондисты, эти нотабли, совершили революцию, но не могут найти общего языка с народной партией. Они являются революционерами-законниками, испытывающими отвращение к чрезвычайным мерам, таким, как различные регламентации, установленный курс бумажных денег (ассигнатов), ограничение коммерческой свободы, создание чрезвычайных судов. Вполне очевидно, что в 1917 г. им соответствуют