История Франции - Марк Ферро

Отъезд короля, его задержание и жалкое возвращение получили название «бегства в Варенн». Европейские монархи не замедлили выразить свое возмущение и обрушиться на революционеров с угрозами репрессий, приняв в августе 1791 г. Пильницкую декларацию. Однако поначалу речь шла не о бегстве, а скорее об операции, предпринятой с целью возвращения королю утраченной власти при поддержке солдат де Булье. В революционных кругах это знали; однако, стремясь остановить процесс радикализации, депутаты нации делали вид, будто верят в «похищение», оберегая таким образом новую конституцию, которую они даровали Франции.

Лишь эмигранты во главе с графом д’Артуа и немецкие князья, интересам которых был нанесен ущерб в Эльзасе, требовали санкций, на которые император Леопольд не решался пойти из страха, как бы они еще больше не способствовали распространению революционной заразы. Так что именно Законодательное собрание, едва приступив к работе, потребовало мер против курфюрста Трирского, который предоставил в своих владениях убежище эмигрантам и взывал к императору о помощи, словно ему уже угрожали.

В Законодательном собрании, куда нельзя было избирать депутатов Учредительного (Национального) собрания, главную роль стали играть новые люди, которых в то время называли бриссотинцами — по имени их лидера Жан Пьера Бриссо, известного своими действиями в защиту чернокожих и объединившегося с депутатами от департамента Жиронда — Верньо, Гаде, Жансонне, — которых позднее назовут «жирондистами».

В ходе обсуждения вопроса об эмигрантах они поставили Людовика XVI перед дилеммой: если он наложит вето на их предложения, он будет опозорен и разоблачен, на сей раз окончательно; если он согласится с предложенными мерами, его право вето утратит всякий смысл, а монархия потеряет свое значение. Обращаясь к угнетенным народам «во имя крестового похода за всеобщую свободу», жирондисты, однако, сумели лишь спровоцировать курфюрста и императора на выступление против революции…

«Слабоумные, — писала Мария Антуанетта графу фон Ферзену, — они не видят, что это на пользу нам».

В Якобинском клубе, воодушевленном красноречием жирондистов, лишь один Робеспьер выступает против течения. «Остерегайтесь, — говорит он, — сопротивления народов вооруженным миссионерам»; он удивлялся, как можно доверять ведение военных действий таким лицам, как Нарбонн, любовник мадам де Сталь — дочери Неккера, назначенный Людовиком военным министром, или Лафайет, «человек Марсова поля».

Но поймать в ловушку Людовика XVI и поднять народы Европы против своих правителей — такая цель была слишком захватывающей, чтобы кто-то мог обуздать воинственный порыв.

Король и королева, уверенные, в свою очередь, что капкан, приготовленный для революции, захлопнулся, соглашаются на замену министров; ими становятся жирондисты. В военном министерстве Жозеф Серван занимает место Луи Нарбонн-Лора, министром внутренних дел становится Жан Ролан де Ла Платьер, супруга которого в своем салоне выступает тайной советницей жирондистов; в правительство входит генерал Дюмурье, аристократ, примкнувший к Революции[65]. Как и Лафайет, он рассчитывает на победоносную кампанию, которая позволит ему восстановить монархию, реставрированную таким образом, что от ее имени страной будет править он.

Отсутствовал только предлог, чтобы вспыхнула война, служившая для обоих лагерей лишь инструментом в их политике. Обмен нотами не достигал цели, пока империей правил Леопольд, осмотрительный и миролюбивый. Но 1 марта 1792 г. он неожиданно умирает, и его молодой наследник Франц II, убежденный сторонник абсолютизма, сразу же требует от французского правительства восстановить в правах владетельных князей Эльзаса, возвратить папе область Конта-Венессен и Авиньон, «пресечь во Франции все, что может обеспокоить другие государства».

Как и предполагалось, по предложению французского короля Законодательное собрание проголосовало за объявление войны «королю Богемии и Венгрии», т. е. одной лишь Австрии[66], считая, что имперские князья не последуют за ней.

При всех перипетиях кризис вызвал во Франции огромный подъем. Патриоты усмотрели дерзкий вызов в попытке чужеземных монархов вмешаться своими указаниями во внутренние дела Франции. Именно в этих обстоятельствах, когда революционный дух слился с оскорбленной любовью к нации, в возбужденной атмосфере готовности идти сражаться с эмигрантами и их иностранными сообщниками офицер Клод Жозеф Руже де Лиль сочинил свою «Боевую песнь Рейнской армии», которой предстояло стать «Марсельезой».

Двадцатое июня: народ против «короля Вето»

Между тем вновь проявила себя оборонительная и карательная реакция. Как в 1789 г. (и начал везде), от богатых потребовали средств на вооружение патриотов. Член Законодательного собрания Жорж Кутон добился от коллег постановления, согласно которому землевладельцы, если они хотели продолжать получать от крестьян платежи, выплата которых была приостановлена в ночь на 4 августа, должны были предъявить подлинные документы, подтверждавшие их права на платежи. Эти решения, принятые на фоне галопирующей инфляции, нехватка зерна, сахара и мыла лишь подлили масла в огонь народного недовольства: в мае 1792 г. Жак Ру — викарий парижской церкви Сен-Никола де Шан — уже требовал смерти для перекупщиков.

Для революционной Франции война началась неудачно, так как армия была не готова, половина из девяти тысяч офицеров успела эмигрировать, и хорошо еще, что оставшиеся не дезертировали накануне сражения, в которое хотел вступить Дюмурье. Генерал Дийон был убит своими солдатами за то, что отдал приказ отступить, а Марат подстрекал солдат-добровольцев избавляться от генералов. С другой стороны, повсюду царила измена, и капкан войны все больше оборачивался против ее инициаторов.

В этих условиях Лафайет изменил курс на 180 градусов, и король избавился от министров-жирондистов.

И тогда, во второй раз после 14 июля 1789 г., народ Парижа поднялся — на этот раз чтобы защитить Законодательное собрание, которое Лафайет толкал к разрыву с демократическим движением. Последнее ответило принятием трех декретов: об изгнании неприсягнувших священников как агентов контрреволюции; о роспуске Конституционной гвардии, фактически представлявшей собой гвардию короля; о создании вблизи Парижа лагеря для 20 тысяч солдат-федератов.

На первый из декретов Людовик XVI наложил вето.

В память о клятве, данной в Зале для игры в мяч, жители парижских предместий решили устроить 20 июня день устрашения. Манифестанты кричали: «Долой короля Вето!», «Вернуть министров-патриотов!», «Гоните вон своих священников!»…