Другое имя. Септология I-II - Юн Фоссе

темных, даже из черной, а еще я думаю, что в Художественном училище говорили, что никак нельзя писать черным, ведь это не цвет, говорили они, но как бы я мог писать картины, не используя черный? нет, не понимаю я, ведь именно во тьме живет Бог, Бог – это тьма, и эта тьма, Божия тьма, это ничто, оно светится, свет идет из Божией тьмы, незримый свет, думаю я, а еще думаю, что все это просто плод моего воображения, да, конечно, думаю я, и одновременно этот свет словно туман, ведь и туман может светиться, словом, если картина хорошая, то в ней словно бы содержится, либо исходит от нее, сияющая тьма или сияющий туман, да, так оно и есть, думаю я, и без этого света картина плохая, но, по сути, свет незрим, или видеть его способен один только я, а другие нет? или, может, кое-кто из других тоже видит? но большинство других не видят его, хотя все-таки видят, просто не знают об этом, я совершенно уверен, они видят, только не знают, что видят сияющую тьму, и воспринимают ее как нечто иное, да, так оно и есть, и хоть я не понимаю, но Бог являет себя именно ночью, во тьме, и, если вдуматься, ничего удивительного тут нет, но некоторые люди видят Бога главным образом в свете, в деревьях и цветах, в облаках, в дожде и ветре, а также в животных, птицах, насекомых, в муравьях, в мышах, в крысах, во всем сущем, во всем бытующем, во всем есть толика Бога, так они думают, Бог есть первопричина того, что вообще что-то существует, и это правда, ведь небеса столь прекрасны, что никакому художнику их не изобразить, вот облака в их бесконечном движении, всегда одинаковые и всегда разные, и солнце, и луна, и звезды, но есть ведь еще покойники, тлен, смрад, увядание, распад, и все зримое просто зримо, будь оно доброе или дурное, красивое или уродливое, однако ж самое драгоценное, то, что светится, сияет тьмой, – это незримое в зримом, и в самых красивых облаках на небе, и в умирающем, гниющем, ведь в умирающем незримо присутствует то, что не умирает, а в гниющем незримо присутствует то, что не гниет, мир одновременно хорош и плох, красив и уродлив, но во всем, даже в худшей скверне, есть и противоположное, есть божественность, любовь, Бог незримо присутствует и там, потому что Бога вроде нет, но Он есть, Бог есть во всем, непохожий на существующее, Он как бы существующее, как бы сущее, думаю я, и хотя добро и зло, красота и уродство соперничают друг с другом, добро существует всегда, а зло только пытается существовать, думаю я, и размышления мои туманны, я понимаю так мало, и мысли мои никуда не ведут, думаю я, смотрю на Браге, вижу в его глазах свет жизни и думаю, что понимаю так мало, а глаза собаки, глядящие на меня, словно бы понимают все, но и их впереди ждет тлен, гибель, вот и все человеческие глаза тоже истлеют, пропадут или сгорят в огне, раньше на костре, теперь в печи, за час, за два или сколько там времени требуется в печи, и весь зримый человек, сиречь плоть, исчезнет, а незримый человек останется, ибо он не был рожден, а потому не может умереть, думаю я, незримые глаза остаются, когда зримые исчезают, ибо то, что внутри глаз, внутри человека, не исчезает, ведь внутри человека Бог, Царствие Божие там, как сказано в Писании, да, так оно и есть, там, глубоко внутри человека, находится то, что уйдет и соединится с тем незримым, что присутствует во всем и связано со зримым, однако незримо, незримо в зримом, именно оно и делает зримое существующим, но только в человеке незримое в зримом сродни незримо зримому во всем прочем и есть нечто иное, нежели существующее, ибо оно едино для всего сущего, меж тем как само не существует, не существует в пространстве, не существует во времени, оно невещественно, оно ничто, да, ничто, думаю я, и лишь пока человек живет, оно существует в пространстве, существует во времени, а затем выходит из пространства, выходит из времени, чтобы соединиться с тем, что я зову Богом, и вот это, незримое, присутствующее в зримом, действующее в нем, поддерживающее его, манифестируется во времени и пространстве как сияющая тьма, думаю я, и именно это я всегда стремился написать в моих картинах, и стоит моим глазам привыкнуть к тьме и я кое-что различаю, тогда я вижу, есть ли в картине толика сияющей тьмы, и коли нет, то я всегда добавляю чуточку белого или черного, наношу один или несколько тонких штрихов белого или черного, в том или ином месте, лессирую, как говорится, лессирую порой только белым, порой только черным, но непременно тонкими, легкими штрихами, пока картина не начинает сиять-светиться тьмой, пишу белым или черным во тьме, и тьма начинает светиться, всякий раз, да-да, рано или поздно тьма начинает светиться, думаю я, но сейчас я так устал, что хочу только лечь, однако сперва надо взглянуть во тьме на картину с двумя пересекающимися в центре полосами, может, в ней есть сияющая тьма, а может, и нет, я должен увидеть, прежде чем лягу, думаю я, гашу свет, но разглядеть ничего не могу, просто стою, привыкаю к темноте, чтобы немного видеть, ведь я, конечно, должен немного видеть, когда пишу в темноте, и немного погодя глаза привыкают к тьме, так что я могу кое-что разглядеть, и я становлюсь в нескольких метрах от мольберта и смотрю на картину, подхожу ближе, отступаю чуть назад и вижу, что черная тьма в картине светится, почти вся картина сияет черной тьмой, пожалуй, я вряд ли когда видел, чтобы черная тьма так сияла из какой-либо другой картины, думаю я, замираю, смотрю на картину и думаю, что она завершена, ничего больше я с нею делать не стану и не продам, отнесу в мансарду к другим картинам, какие не хочу продавать, хочу оставить себе, порой, когда что-то мне мешает, когда я вроде как больше не могу писать, я иду туда и смотрю на лучшие свои картины, и, по-моему, никто другой не захочет на них смотреть и платить за них не захочет, как вот за эту картину с двумя пересекающимися полосами, и я стою, смотрю на картину, отхожу чуть вбок, смотрю с одной стороны, потом с другой, снизу и сверху, и как бы ни смотрел, вижу одно и то