Исцеление мира. От анестезии до психоанализа: как открытия золотого века медицины спасли вашу жизнь - Рональд Дитмар Герсте

в преддверии и сразу после начала, оставит после себя мир, «излеченный» скальпелями военных. В 1914 году в Париже Николай Александрович Врангель, российский дворянин, по происхождению балтийский немец, поделился со своим знакомым прогнозом, который мрачным образом в значительной степени претворится в реальность: «Мы находимся на пороге событий, невиданных миром со времен переселения народов. Все, что сегодня определяет наши жизни, вскоре окажется тщетным. Надвигается эпоха варварства, которая продлится десятилетия» [4]. Похожее представление было и у педагога-реформатора Вильгельма Ламсцуса. Его он обрисовал в весьма пророческой книге «Человеческая бойня. Картины грядущей войны», опубликованной в 1912 году. Ламсцус писал, что смерть отбросила свою косу и вернулась в качестве машиниста. Подобно тому, как машины изготавливают пуговицы и иглы, в грядущей войне они произведут огромное количество убитых и калек [5].

 Художники и писатели многих европейских стран разделяли пессимистические ожидания в отношении будущего, резко контрастировавшие с базирующейся на достижениях науки, техники и прежде всего медицины верой в прогресс, провозглашавшейся на рубеже веков. Эйфорию от ожидания будущего сменил страх перед ним.

Причиной тому служил отчасти сам прогресс, отчасти некоторые из его последствий: слишком быстро наступавшие изменения вроде технизации разных сфер жизни, переселение жителей деревень в города и связанный с этим экспансивный рост больших городов, чрезмерно процветавшей жажды удовольствий, фривольности, цинизма. Особенно сильно отказ от устоев повлиял на немецкое искусство, приведя к расцвету новых течений вроде экспрессионизма и появлению на сцене новых имен – Эрнст-Людвиг Кирхнер, Эмиль Нольде, возникшее в Мюнхене объединение «Синий всадник», членами которого были Франц Марк, Василий Кандинский, Август Макке и другие.

Вероятно, ни в одном другом европейском мегаполисе настроение последнего времени среди деятелей культуры и ее многочисленных потребителей (вплоть до простых граждан) не было столь ярко выраженным, как в Вене. Чувство, что известное и знакомое утратило свою силу, подействовало на двухмиллионную «императорскую и королевскую»[166] столицу монархии как катализатор, позволив местным мыслителям и творцам вернуться к пику формы и одарив город в некотором роде болезненной, почти предсмертной порой расцвета на пути к государственно-политическому закату, которого, по мнению многих, было трудно избежать. Структуры власти Австро-Венгрии во главе с императором Францем-Иосифом, которому в 1914 году исполнилось 84 года, аристократическая и военная олигархия, господствовавшая в правительстве, все больше казались анахронизмом. Даже династия Габсбургов, правившая со времен Средневековья, казалась буквально обескровленной. Единственный сын, родившийся в браке императора с убитой в 1898 году Елизаветой Баварской, эрцгерцог Рудольф, в 1889 году ушел из жизни в замке Майерлинг. Предположительно это было самоубийство, однако до конца обстоятельства так и не были прояснены; страдающий, вероятно, от вызванного сифилисом поражения мозга эрцгерцог ранее, опять же по предположениям, убил свою 17-летнюю возлюбленную Марию фон Вечеру. В 1896 году наследником престола стал довольно непопулярный племянник императора, эрцгерцог Франц-Фердинанд, чьи дети, в свою очередь, не имели права на наследование, поскольку он женился на «несоответствующей его социальному положению» женщине, Софии фон Гогенберг. Армия императорской и королевской монархии по-прежнему впечатляла масштабами, но «афера Редля» в 1913 году обнажила слабые места в вызывающем всеобщее восхищение офицерском корпусе: полковник разведки Альфред Редль много лет старательно шпионил в пользу России.

Хотя эти признаки упадка и конфликтов в многонациональном государстве, казалось, предвещали его конец, Вена – названная Карлом Краусом «экспериментальной станцией конца света» [6] – была оплотом также психоаналитической школы. Та утвердилась здесь с появлением Зигмунда Фрейда, хотя Фрейд к своему огорчению обнаружил, что и в небольшом, сформированном энтузиастами-специалистами сообществе не исключены соперничество и обиды: двое из его ранних последователей, австриец Альфред Адлер и швейцарец Карл Густав Юнг, рассорились с ним и примерно в 1912 году образовали собственные школы. В Вене снова воссиял свет литературы и искусства. Драматург Артур Шницлер, поставивший перед обществом зеркало в виде пьесы «Хоровод», был, подобно Фрейду, психиатром, прежде чем стал представителем «венского модернизма». Наиболее значительными творцами этого направления искусства стали художники Оскар Кокошка и Эгон Шиле, а важнейшим представителем венского югендстиля («молодежного стиля», разновидности ар-нуво) – Густав Климт, о котором говорили как о человеке, «изображавшем дам, будто пришедших со сцены Шницлера или из практики Фрейда» [7].

В эти последние мирные годы медицина осваивала новые области. Роберт Кох умер в 1910 году, а Джозеф Листер два года спустя.

 Кох получил Нобелевскую премию по медицине в 1908 году: это произошло позже, чем могло бы, из-за его туберкулинового провала, а также, возможно, из-за пренебрежительного отношения к нему консервативной научной элиты, но вопреки всему он был счастлив с молодой женщиной, безоговорочно его поддерживающей.

Кончина двух новаторов символизировала конец великой эпохи бактериологии и хирургии. Конечно, дальнейшие успехи, хотя и не столь громкие, имели место в обеих дисциплинах. Среди них можно выделить барокамеру, которую Фердинанд Зауэрбрух впервые использовал в 1904 году для проведения операции на легких.

Множество нововведений появилось и в консервативной медицине, терапии. Интерес все больше концентрировался на хронических заболеваниях, в более широком смысле на так называемых болезнях цивилизации, принесенных образом жизни «современной эпохи»: все более явственно ощущающийся стресс, увеличение числа людей в конторах и администрациях (работа в которых предполагала сидячее положение, из-за чего люди страдали от недостатка физической активности), рост количества людей с избыточным весом. Прогресс в сельском хозяйстве и производстве продуктов питания подарил состоятельным жителям городов не только богатый выбор продовольствия, но и его избыток, что проявилось в увеличении числа весьма тучных людей в городских пейзажах и на групповых фотографиях той эпохи. Многим людям пышная форма тела не казалась чем-то однозначно плохим, а представлялась символом статуса. Это было время, когда мужчины должны были быть «статными господами», а ведущие представители банков, экономики и политики, казалось, демонстрировали свой социальный вес при помощи соответствующей формы тела. Военные, во многом задававшие тон в большинстве стран, были в этом отношении исключением – даже высокопоставленные офицеры старались произвести впечатление энергичных, атлетичных людей.

На вершине рейтинга крупных фигур, несомненно, стоял Уильям Говард Тафт, занимавший пост президента США с 1909 по 1913 год. Государственный деятель, который, как и многие люди с избыточным весом, неоднократно и зачастую безуспешно садился на диету, в так называемые лучшие времена снижал вес примерно до 350 американских фунтов, что соответствует почти 160 килограммам. Он страдал от проблемы, типичной для очень полных людей, – синдрома апноэ во сне. Из-за плохого сна вследствие нерегулярного дыхания он, как и почти все страдающие от этого