Тригон. Изгнанная (СИ) - Дэкаэн Ольга

Но Тилия её почти не слышит, шокированная своим открытием: «А чего ты ждала? Что тебя крысами начнут кормить?»

— Откуда в Гнезде всё это? Овощи, травы? — немного придя в себя, спрашивает она и, морщась от боли в потревоженной руке, с благодарностью забирает тарелку из рук целительницы. — Здесь ведь кроме песка ничего нет. И эти бинты… они ведь из Башни?

— В этом городе происходит много того, что не видно обычному глазу, — туманно произносит старая Амораи, чуть отступая назад.

— Вы ведь знаете, где сейчас ваша внучка? — наконец расправившись с едой, спрашивает Тилия, не сводя глаз с морщинистого лица старой женщины. Враждебный взгляд молодой гоминидки она намеренно игнорирует.

— А как же! Я научила её всему, что знаю сама. А в Яме многим нужна помощь, ведь, если бы моей Галии не оказалось рядом, ты была бы уже мертва, — хитро смотрит на неё целительница. — Всё в наших жизнях уже предопределено Хранителями, мы лишь можем следовать их воле. У каждого свой путь и у тебя он тоже есть: долгий, тернистый, наполненный смертями врагов и потерями близких. Но верой в себя ты всё преодолеешь.

Тилии припоминает почти такой же разговор, произошедший между ней и Стариком, когда он предупреждал, что из Клоаки выберется только одна из них. Он оказался прав, хотя это не его дар предвидения помог ему. Это она понимает только теперь, когда на мгновенье перед глазами снова появляются те шрамы, что колдун скрывал под своей тёмной, с проседью бородой. Точно такие же отметины были на тех стенах у самого выхода из Клоаки. Старик не предугадывал будущее, он смотрел в прошлое.

— Я лишь хочу вернуться домой, — признаётся Тилия, с благодарностью возвращая целительнице опустевшую тарелку. Она настолько проголодалась, что уже открывает рот, чтобы попросить добавки, но вспомнив где она, лишь снова откидывается на подушку, аккуратно пристраивая рядом перебинтованную руку.

— Ты дома. Но дом бывает разный. Это четыре стены или близкие, воспоминания о которых ты хранишь здесь, — отвечает Амораи, прикладывая свою морщинистую руку к груди. — Скоро ты получишь, что хочешь, а теперь отдыхай.

Стоит только старой гоминидке произнести последние слова, как Тилия чувствует, как её веки тяжелеют, а мысли начинают путаться. С опозданием она понимает: старуха её чем-то опоила.

Когда Тилия снова открывает глаза, одинокая свеча под потолком слабо рассеивает тьму маленькой комнаты. В голове проясняется, и впервые за последние дни она чувствует себя вполне сносно. Ей удаётся сесть, опустив босые ноги на покрытый истёртыми почти до дыр шкурами, пол. Те животные уже давно вымерли, но, как и во времена Первых Людей продолжали приносить пользу, даря тепло и уют. Её вещи аккуратной стопкой лежат на краю скамьи, словно в ожидании своей хозяйки. Откуда целительница взяла столько воды, чтобы сначала смыть с её тела всю грязь Клоаки, а после ещё и выстирать её одежду, остаётся загадкой, но она признательна той за заботу.

«Ещё один разрушенный миф о живущих в грязи гоминидах!» — с усмешкой думает Тилия, и, пользуясь лишь здоровой рукой, неуклюже натягивает чистые штаны и пахнущую свежестью рубашку. Спать совсем не хочется, и она решает разведать обстановку.

В полумраке соседней комнаты виднеются несколько кроватей, лучше всяких слов говоря о том, что даже в Пекле есть место, которое с натяжкой, но всё же можно назвать лазаретом. Только вместо лекарств гоминидов лечат травами, настойками и мазями. В слабом свете масляной лампы у потолка Тилия отчётливо видит, что одна из кроватей в дальнем углу занята. В первое мгновение она замирает, решив, что здесь спит целительница, но услышав знакомый тихий голос, понимает, что ошиблась.

— Привет.

— Значит ты тоже здесь, — вместо приветствия говорит Тилия, подходя ближе. Даже под пытками она не признается в том, насколько рада видеть изгнанника живым. Закинув руки за голову, он неподвижно лежит поверх заправленной постели, бесцельно уставившись в серый от копоти потолок. Хороший признак. Должно быть, он уже настолько окреп, что может передвигаться самостоятельно. — Не просветишь меня, как мы здесь оказались?

— Нас притащили сюда изгои с окраины. Все знают, что, если что-то случается, нужно идти к Амораи, она поможет.

— А как же каратели? — настороженно смотрит она на своего собеседника, опускаясь на соседнюю кровать. Ноги всё ещё плохо держат.

— Если их и найдут, решат, что их убила буря, — безразлично пожимает он плечами и, приняв вертикальное положение, оказывается с ней лицом к лицу. — Как рука?

— Побаливает, — нервно сглотнув, признаётся Тилия, чувствуя, как начинает краснеть под пытливым взглядом изгнанника. Что-то явно изменилось с тех пор, как они виделись в последний раз. — А как твоя спина?

— Лучше. Амораи говорит, что, если бы не те лекарства, что ты давала мне, я был бы уже мёртв. Ты спасла мне жизнь.

— Я лишь отдала тебе долг, — пожимает Тилия плечами, но увидев мелькнувший холод в глазах Кира, тут же прикусывает язык. Она его обидела: ляпнула не подумав, а теперь сидит и жалеет, только вот сказанных слов уже не воротишь.

— Ты его отдала тогда, когда помогла мне пересечь барьер и отомстить.

Тилия какое-то время непонимающе смотрит на изгнанника, пока, разум, наконец, не принимает очевидного.

— Так это ты расправился со Стариком? — с нескрываемым ужасом спрашивает она, а воцарившаяся в комнате тишина, только добавляет уверенности в её правоте.

— Он должен был умереть, — глухо отзывается Кир.

— Но почему?

Изгнанник не спешит, и когда уже начинает казаться, что на этот вопрос она никогда не получит ответа, наконец произносит:

— Это произошло ещё до моего рождения. Двадцать лет прошло… В детстве я часто слышал историю, как один каратель, нарушив законы, ушёл из Термитника. Он хотел жить в Гнезде с одной девушкой…

— Я тоже её слышала, — кивает Тилия, — только не знала, что та девушка была из Гнезда. Говорили, что они были изгнаны из города.

— Нет, она до сих пор живёт здесь.

— А каратель?

— Он думал, что, если честно признается во всём и попросит свободы, его поймут и отпустят. Совет согласился, — горько усмехается Кир и продолжает, — с одним условием. Он должен был отработать ещё один, последний, день и отправиться с двумя напарниками в Яму.

Тилия затаив дыхание, ждёт продолжения, прекрасно понимая, что счастливого конца у этой истории не будет.

— Но это была ловушка. Оставив как обычно сеть, те двое попытались сбросить его самого.

— Та вертушка! — ошарашенная внезапным открытием, шумно выдыхает Тилия, начиная кое-что понимать.

— Да, — подтверждает Кир. — Завязалась драка. Каратель убил пилота, и машина упала на землю. Из их троицы выжили двое, третьего они зарыли неподалёку.

Слушая рассказ Кира, она вспоминает то утро, когда впервые в жизни увидела захоронение по старому варварскому обычаю и только теперь понимает, что те стёртые временем символы были не чем иным, как нацарапанным на камне личным номером убитого пилота-милитарийца. Оставалось неясным, почему милитарийцы не сожгли тело, но немного подумав, и представив, что ждало карателей, устрой они погребальный костёр в Яме, понимает, что, это была обычная предосторожность. Дым был бы виден за десятки стадиев, а зная нелюбовь к чёрной форме, можно предположить, что сделали бы с ними облучённые, если бы нашли.

— А после, — продолжает Кир, разглядывая свои сцепленные в замок пальцы, — они заключили перемирие и решили попытаться выбраться. Один бы вернулся в Термитник, рассказав Совету, что выполнил приказ, второй, затерялся в Гнезде, и они забыли бы друг о друге.

По телу Тилии бегут мурашки, когда она вспоминает помеченное шрамами лицо Старика Париса и его туманные предупреждения о барьерах и Клоаке. И всё тут же становиться на свои места. Он не был колдуном, он вообще не был гоминидом. Как каратель он прекрасно знал, что его ждёт в каждом из четырёх секторов, поэтому-то ему и удалось продвинуться так далеко — добраться до Клоаки. Двадцать лет назад милитарийцы уже вовсю использовали призмы-сканеры, и он мог с лёгкостью просчитать маршрут до Нового Вавилона, скорее всего даже заранее изучил карту. Но не смог преодолеть лабиринт и его кровожадных обитателей, которые в память о себе, навсегда избавив от чёрной метки карателя, оставили свою. А густая борода скрыла шрам на шее, годами храня его страшную тайну.