Сильванские луны - Натанариэль Лиат

говорил один знаменитый актёр, приезжавший в Урсул из Леокадии. Интересно, а сам Чародей знает?..

– Никакой магии, конечно, не создать человеческий разум. Это пока удалось только богам. Наши с вами слуги – не люди: они научены выполнять работу, но они не мыслят, по крайней мере, не так, как я или вы… – он вдруг поднял голову и посмотрел на неё. – Поэтому вы так мне необходимы. Потому, что разрушать проще, чем создавать. Чары, лишившие меня памяти, под силу одному человеку, а вот попытка её вернуть точно меня бы убила, даже будь у меня что тратить… О, я не сказал? Я сам – полный банкрот. Без вас я уже не сотворю никаких чудес. Разве что одно последнее, но, честно, мне бы не хотелось.

Он вдруг коротко рассмеялся.

– Но это всё совершенно неважно. Знаете, почему? Потому что нужного мне заклинания не существует. Это поправимо, то, чего нет в книгах, всегда можно написать самому, но у меня не выходит. Я бьюсь над ним уже целую вечность, но я не рискну испробовать его на себе, пока не буду уверен до конца… а я никогда не буду. Вы ведь понимаете: стоит мне допустить хоть одну крошечную ошибку – и я своими руками уничтожу то, что от меня ещё осталось. Порой мне начинает казаться, что это было бы… не худшим выходом, но, пропасть побери, я не готов. Может быть, ещё лет через десять… Но не теперь.

Царевна прижала руки к груди.

– Неужели нет другого пути?..

– Некоторые чары забвения разрушаются сами, если жертве удаётся вспомнить о себе хоть что-то, – Чародей неопределённо повёл плечом. – Иногда это правда случается, и что-нибудь самое важное всплывает в памяти… Но здесь почти никогда не обойтись без кого-то, кто хорошо тебя знал. Обшаривать весь мир в поисках близких и друзей, если я даже не знаю, где их искать – и есть ли они у меня? Нет уж, увольте. Тем более что очень может быть, что меня-прежнего не помню не только я. Если это то самое заклинание, о котором я думаю, меня сейчас не узнает даже мать или жена…

Царевна представила себе женщину, которая могла бы быть женой этого человека. Представила её в его объятиях, целующей его в губы – и с изумлением ощутила короткую, злую боль ревности. Она не отважилась себе в этом признаться, но, втайне от себя самой, ей отчаянно захотелось оказаться на месте выдуманной, но уже ненавистной соперницы…

– И это всё? – сказала она вслух. – Вспомнить? Это всё, чего вы хотите?

Чародей запрокинул голову и закрыл глаза.

– Хочу? О, я этого не хочу. Желания ничего не значат. Мне это нужно. Клянусь, я… больше так не могу. Ваше счастье, что вы понятия не имеете, на что это похоже. Знаете, иногда говорят, что человеку нужно побыть наедине с собой? Так вот, у меня нет этого «себя», с которым я мог бы быть. Если вы думаете, будто вам известно, что такое одиночество, поверьте, это не так. Одиночество – это когда у тебя нет даже тебя. Полная пустота. Весь мир – всё на свете, совершенно всё – полностью теряет смысл… Ох, боги, я молчу про то, что за все эти годы ни разу по-настоящему не разговаривал с живым человеком! Как я могу вести с кем-то беседы, если я не знаком с самим собой? Я могу придумать себе имя, могу лгать другим – но не себе, а если так, то какой вообще смысл воображать себе жизнь, которой нет? Какой вообще хоть в чём-то смысл?..

Царевна сидела на полу в ворохе своих пышных юбок и пыталась вообразить, что он чувствует. Ей всегда хватало быть просто Царевной – почему и он не мог быть просто Чародеем? Она видела: он страдал – страдал по-настоящему. Слёзы можно было подделать, но этот взгляд, эти сдержанные, против воли прорывающиеся в голосе ноты!..

– И только, – проговорила она, чувствуя себя странно пустой. – Конечно, я вам помогу. Конечно, я… Простите меня, я просто испугалась, что вы задумали что-то плохое…

Чародей устало прикрыл глаза.

– Милое ваше высочество, – сказал он, – что же ещё вы могли подумать, если я обманом выкрал вас из дома!..

Он встал, подошёл к окну и оперся обеими руками о подоконник. Царевна ещё ни разу не видела его таким. Сейчас он выглядел так, словно у него на плечах лежала невыносимая, непосильная тяжесть…

– Это очень больно? – тихо спросила она.

Чародей провёл ладонью по зачёсанным назад волосам и попытался улыбнуться, словно ему не было до всего этого дела.

– Иногда, – отозвался он, пытаясь звучать небрежно, но за этим коротким словом она ясно услышала: «Очень».

Царевна сама не заметила, как встала. Не заметила, как сделала шаг к окну… Она очнулась только тогда, когда оказалась с Чародеем совсем рядом – и порывисто его обняла. Это был первый раз, когда она обнимала кого-то – папа не в счёт; Царевна прижалась щекой к плечу Чародея, слушая тяжёлые, гулкие удары сердца и не понимая, чьё это сердце – его или её.

– Я буду с вами столько, сколько понадобится, – прошептала она.

На какое-то мгновение он застыл, не дыша, а потом вдруг шумно, судорожно выдохнул – и крепко-крепко прижал её к себе.

Царевна подняла голову, широко раскрытыми глазами глядя ему в лицо. Глаза Чародея были прозрачными горными озёрами: обманчиво светлыми, такими глубокими, что сделай неосторожный шаг – и пропадёшь…

А потом он поцеловал её. Поцеловал в губы, горячо и жадно, и Царевна наконец узнала, что такое жаркие поцелуи, о которых она читала в запретной книжке. И мир перестал иметь значение, как будто и она тоже забыла своё имя.

То, что было дальше, было сумбурным сном, сказкой про короля, злым колдовством превращённого в ворона – чем-то ещё менее настоящим, чем сказки. Царевна уже ничего не решала. Какая-то сила, чуждая ей и одновременно до самой глубины, до самых корней её, огненной волной подступила к самому сердцу, не давая дышать, отнимая её у неё самой… Царевна помнила, что её била дрожь, что было очень страшно – но страх был чей-то чужой. Своим было только то, чего она, сама не подозревая, хотела всем существом – то, на что она шла, неожиданно ясно, неожиданно неприкрыто сознавая, на что́ идёт…

Она мечтала больше никогда себя не вспоминать.

Никогда больше.

Её высочество Амалия Иллеш уснула у него на плече. Чародею очень хотелось встать