Сильванские луны - Натанариэль Лиат

чей-то взгляд.

Пришелец стоял по другую сторону ограды парка, выходящей на заднюю стену дворца. Голубые глаза, чёрные волосы, родинка на левой скуле, совсем как у умершей королевы с портрета… Танирэ уже видел это лицо. Пока они с ребятами были простыми учениками, ещё не давшими присягу, его высочество Эдвин порой навещал их, когда ему становилось скучно. Они привыкли считать его раздражающим глупым мальчишкой, искренне считающим себя центром вселенной… но сегодня он был другим. Наверное, дело было во взгляде, куда более осмысленном, чем раньше. Или, может, в том, что его вечная ухмылка куда-то исчезла…

Когда Танирэ посмотрел в его сторону, Эдвин, кажется, смутился. Это было совсем на него не похоже.

– Привет, – неуверенно сказал он.

– Привет, – отозвался Танирэ, равнодушно, но не враждебно. В этот раз царевич не начинал первым, и, в конце концов, нельзя отказывать человеку в праве измениться.

Войны умеют оставлять свой след даже в тех, кто сам не брал в руки меч.

Прошлой зимой Эдвин не покидал столицу. Трусость была ни при чём: ни один монарх в здравом уме не пустил бы воевать единственного наследника; вот только эхо того, что творилось на полях битв, было слишком хорошо слышно в столице. Танирэ знал: страшно было не только тем, кто дрался. И больно тоже.

– Это правда? – спросил Эдвин. – Вы снова откроетесь?

Тебе-то какое дело? Неужели скучал?

Танирэ пожал плечами.

– Царский указ, – сказал он.

Эдвин не ответил, глядя на громаду школы снизу вверх, как будто видел её впервые.

И тогда Танирэ вдруг сделал что-то, чего не ожидал от себя сам.

– Ты когда-нибудь бывал внутри?

Это «ты» получилось как-то само собой, наверное, потому, что они с Эдвином были ровесниками. Царевич едва ли заметил его случайную вольность.

– Нет, – отозвался он.

Танирэ вздохнул. Айду, господин Уту, что на тебя нашло?

– Хочешь зайти?

Взгляд голубых глаз оторвался от здания и устремился на него.

– А можно?

Это прозвучало так странно по-детски. Можно ли? На самом деле, наверное, нет. Внутрь редко водили посторонних. Эта школа была семейным очагом, крепостью, хранилищем тайн, и чужим в ней было не место…

Вот только Танирэ знал, что не сможет войти туда один.

Ему нужен был якорь. Человек, при котором стыдно будет сломаться. Кто-то… хоть кто-то. Лишь бы не входить в пустоту разорённого гнезда в одиночку.

Призраки прошлого сторонятся чужаков. Может быть, хоть так они оставят его в покое.

– Третий прут от угла можно вынуть, – сказал Танирэ. – Думаю, ты пролезешь. Только не забудь потом поставить его на место.

Шагая к дверям, он слышал, как Эдвин у него за спиной возится с оградой.

Этот прут когда-то был их тайной, но пора наконец было принять, что нет больше никаких «их».

Говорят, жизнь – это пир в высоком и шумном зале, где ты не выбираешь ни своё место за столом, ни соседей, ни музыку, которую играют с галереи…

Когда Танирэ поднимался на крыльцо, у него под ногами хрустели прошлогодние листья.

…и в один прекрасный день каждому придётся встать, стряхнуть крошки с одежды и выйти за сумеречный порог, и за ним не будет ничего, кроме тумана и дороги, которая, может быть, вовсе никуда не ведёт…

В эту дверь давным-давно не входили, но ключ повернулся в замке легко, словно этого ждал.

…рано или поздно этот день настанет для каждого, и для тебя тоже…

но ещё не сегодня.

И от этого тебе никуда не деться.

Пока ты жив, придётся жить дальше.

Танирэ открыл дверь и шагнул через порог.