Невеста по фотографии - Ли Кым-и

Родины. Как твой отец я хочу, чтобы ты прожил счастливую жизнь!

То, что отец так много говорил, было большой редкостью. Тем более обращаясь к брату. С холодной улыбкой Дэвид сказал:

– Я хочу пойти в армию не поэтому. Не ради Чосона и не ради США. Мне сейчас выпал шанс! Думаете, что раз второе и третье поколения уже зовутся «гражданами США», мы все такие же, как настоящие американцы? А ведь вы, родители, – граждане Японии. Сейчас на материке беспорядки, и японцам говорят уезжать обратно в Японию. В глазах американцев я тоже японец. Поэтому если я отправлюсь воевать, то покажу, что я гражданин Америки и патриот своей страны. Только так в будущем я смогу устроиться туда, куда захочу, и достичь успеха. Я хочу примкнуть к войскам ради себя и нашей семьи! Только так я смогу стать в будущем ответственным главой нашей семьи.

Я и не думала, что брат так хорошо говорит по-чосонски. В логичной речи Дэвида прозвучали колкости, направленные в сторону отца. Я разозлилась на брата, который привел в отчаяние маму и растоптал отца.

– Дэвид, ты почему такой невоспитанный? Разве так надо говорить? То есть ты хочешь сказать, что отец ради себя не позаботился о нашей семье? А ты отправляешься в армию, чтобы добиться успеха? А о маме ты подумал? Ты же сам знаешь, каково ей будет после такого. Думаешь, она сможет жить, если тебя ранят? – набросилась я на брата, говоря по-английски.

Мама и так не поняла бы, а отец и тетя плохо разбирали быструю речь, и все-таки я не смогла произнести слово «смерть». Брат злобно посмотрел на меня и ответил:

– Говорит та, что собирается в Висконсин. Если я невоспитанный, то ты эгоистка. Я же сказал, что хочу достичь успеха ради семьи. Если у меня получится, то маме станет легче. А как ты поможешь семье своими танцами? Ты ведь собираешься делать то, что нравится исключительно тебе!

Брат тоже говорил по-английски. Я замолчала. Неожиданно я подумала, что не знаю, известно ли Дэвиду о том, что я ему неродная сестра. Когда я родилась, ему было пять. Он мог помнить о смерти сестрички и о том, что на ее место взяли меня, ребенка Сонхвы, так же как я отчетливо помню свадьбу тети Роуз. Сердце застыло, и я не смогла больше ничего сказать.

Когда мы жили в Вахиаве, брат следил за мной и заботливо опекал меня на прогулках или в школе. Если он и попадал в передрягу, то в большинстве случаев это было из-за того, что кто-то подшутил надо мной или довел до слез. Даже без отца я прожила детство не падая духом, и все благодаря брату. И в старшей школе учителя одаривали меня вниманием и любовью уже только потому, что я сестра Дэвида. Поэтому мне казалось, что если такой брат скажет: «Ты мне чужая, так что не лезь не в свои дела!», то я не смогу больше оставаться дома.

Мне захотелось плакать, поэтому я быстро встала, взяла опустевшие чайные кружки и ушла на кухню. Его вопрос: как я смогу помочь семье своими танцами – воткнулся шипом в мое сердце. Наверное, брат был прав, когда говорил, что я хочу танцевать ради самой себя. Ради того, чтобы жить и быть собой.

«Я собираюсь танцевать, чтобы быть счастливой! А что есть на поле войны? Ничего, кроме ран и смерти! Даже если надеяться, что вернешься живым, от ран никуда не деться».

Рядом с нами было живое тому доказательство. Отец. С битвы с японцами он вернулся домой раненый, искалеченный физически и больной духовно. Его душевной болезнью стало не только то, что он вернулся на полпути, не достигнув независимости. В тесном доме в Вахиаве он несколько раз просыпался оттого, что кричал во сне. Как может сохранить ясность ума человек, который убивал и ранил людей, пусть они и считались врагами, и видел, как то же самое делают его однополчане? Возможно, отец страдал, считая даже такие мысли грехом перед Родиной. Помыв пустые чашки и поставив их сушиться, я стояла, не в силах вернуться в гостиную.

– Отец, мать, тетя. Не все умирают, отправляясь в армию, поэтому не переживайте так сильно! Я на славу повоюю и вернусь!

Кажется, брат совершенно не собирался менять своего решения.

– Не бывает такого в этом мире, чтобы воевали на славу, – раздался обессиленный голос отца.

Разорвался снаряд. Повсюду пылало пламя, истекающие кровью люди с порванной плотью истошно кричали. Отец шел, хромая, с ампутированной ногой. Я в слезах звала его, но, когда он обернулся, это оказался мой брат. Я упала, закричав при виде окровавленного брата, и тут появилась Сонхва и обняла меня. Она была такой же, как на фотографии до свадьбы, поэтому я не подумала, что это та самая женщина, что меня родила. Мне казалось, что я всего лишь встретила свою ровесницу. Мне хотелось спросить, хорошо ли она поживает, но я не могла вспомнить и слова по-чосонски. Сонхва надела мне на шею гвоздичную лей – и соединила нас. Мы пустились вместе в пляс. Сонхва исполняла шаманский танец, соединяющий небо и землю, а я – свой собственный, объединяющий людей друг с другом. Я танцевала, пока не взмокло тело, и вдруг проснулась.

Свет с востока еще не полностью залил комнату. Начинался новый день. Вчерашние шок и страх нисколько не утихли. Вчера, не убедив за целый день брата изменить решение, тетя заглянула в буфет и, пока родители поливали на поле гвоздику, приготовила обильный ужин. Я тоже ей помогала. Она позвала взволнованных членов семьи за стол. Мы впервые с прошлогодних летних каникул собрались все вместе, включая брата.

– Мы сегодня лопнем! Ты на кой так много наготовила? – по обыкновению, по-деревенски спросила мама, посмотрев на стол.

– В такие моменты нужно хорошо поесть и набраться сил! Тхэван, ты тоже хорошенько поешь! И вы все тоже!

Благодаря тете Роуз, приготовившей семье еду, и неумолчному лепету Пола и Гарри мы смогли перевести дух и поесть. После ужина и чая тетя встала, сказав, что отправляется домой.

– Что ты собираешься делать одна в пустом доме? Оставайся спать со мной и сыном в комнате или ложись с Чинчжу, – отговаривала ее мама.

Меня не прельщала идея спать вместе с тетей, но сейчас она была самым большим утешением нашей семьи. Я тоже ее удерживала.

– Я оставила дом, а теперича мне спать в кровати с Пёрл? Не хочу!

– Ну тогда поезжай и возьми Чинчжу с собой.

В такое время мама боялась оставлять тетю одну. Я же больше переживала не за пьющую от горя тетю, а за маму, которая снова выглядела как обычно, словно бы