Невеста по фотографии - Ли Кым-и

каждом концерте к празднику Первого марта среди учащихся мне давали сольный номер. Мне нравилось, что люди наблюдают за моими движениями, но еще больше нравилось выражать что-то с помощью своего тела. Танцуя, я чувствовала, что становлюсь настоящей Пёрл, то есть «жемчужиной».

Даже поступив в старшую школу, я продолжала любить танцы больше учебы, поэтому мама без моего ведома попросила учителей в Братском клубе не давать мне партий в концертах – если родители не хотят, чтобы ребенок выбрал путь, отличный от того, что они ему прочат, так делать ни в коем случае нельзя. Тогда я впервые сильно поссорилась с мамой и бросила клуб.

В отместку маме страсть к моему хобби разгорелась еще сильнее, и я отправилась в библиотеку читать книги о танцах. Среди них самой интересной для меня была биография Айседоры Дункан. Читая, как она, сняв туфли, стала танцевать, повинуясь порывам своего тела, я лишь смутно представляла, какой бы танец мне самой хотелось станцевать. Я желала танцевать, свободно выражая чувства, подобно Дункан, которая с раннего детства танцевала в лесу и у моря по зову сердца. Однако прежде всего я переживала из-за системы, распространенной в США, – сложно было попасть на сцену, если ты не белая: «Удастся ли мне, азиатке, взойти на подмостки?».

История Дункан, которая отправилась в Европу, когда американцы не приняли ее танец, придавала мне смелости. Сначала я поеду учиться в университет на материк и, если наткнусь на непробиваемую стену, найду новый путь. Я считала, что работа преподавательницы, которую мне прочила мама, скучна.

Среди американских государственных университетов только в Висконсине был факультет танцев. Были еще две частные школы, но для нашей семьи обучение там стало бы неподъемной ношей, к тому же не было гарантий, что я получу стипендию. У нас был план, что родители оплатят обучение, а деньги на проживание и карманные расходы я найду сама. Однако мама заявила, что если я туда поступлю, то она разорвет наши с ней семейные отношения. А еще я знала, что на избранном мной пути сложно найти стабильную работу и что в обществе на меня могут косо смотреть. И пусть мама и говорит, что посвятила свою жизнь детям, у нее нет права по-своему распоряжаться нашими жизнями.

Меня снова одолел гнев, и я изо всех сил стукнула кулаком по кровати, отчего ящичек упал на пол вверх дном и все снимки с письмами высыпались. Казалось, рассыпалась вся жизнь тети Роуз. В ужасе, что ящичек мог разбиться, я тут же кинулась все подбирать и увидела две фотографии, застрявшие в щели в полу. Одна из них была повернута ко мне тыльной стороной, на второй были изображены три девушки. Присмотревшись, я поняла, что это мама, тетя Роуз и Сонхва, видимо до замужества.

Сидя на полу, я сначала взяла именно это фото и уставилась на трех девушек, которые, должно быть, были моими ровесницами. Справа стояла, опираясь на закрытый зонтик, как на трость, девушка в нарядной блузке и длинной юбке в западном стиле – это была, несомненно, тетя Роуз. Слева в корейском костюме и с букетом в руках была, видимо, Сонхва. А сидевшая по центру девушка с веером – мама. Обнаружив, что я – вылитая мама в молодости, я украдкой улыбнулась. Может, поэтому она всегда утверждала, что я на нее похожа. Мне понравилась эта фотография. В отличие от нынешней мамы, которая топчется на месте и не видит дальше собственного носа, девушка на фото смотрела куда-то за пределы камеры.

Я отложила фотографию в сторону и взяла ту, что была перевернута. Прошло время, и троица стояла с двумя детьми. В глаза мне бросилась золотая надпись под фото, которая гласила: «Первый день рождения Пёрл». Это фото моего первого дня рождения! В нашем доме на снимке с того дня я стою одна.

Я улыбнулась, представив, как окружившие меня, главную героиню праздника, мама и тетушки суетились, делая эту фотографию. Мне даже почудилось, что я слышу голос тети Роуз. Брата обнимала тетя Роуз, а сидевшая посередине мама прижимала к груди меня. Сидевшая рядом с мамой и державшая меня за руку женщина, видимо, была Сонхва. Но, присмотревшись повнимательнее, я поняла, что ребенок на руках у мамы – не я. А кроме того, женщина, которая держала дитя на руках, сейчас походила на маму, а та, что сидела рядом с ней, напоминала маму с предыдущей фотографии!

Я посмотрела на дату, подписанную тетей Роуз на обратной стороне. При взгляде на цифры, которым я пару мгновений назад не придала значения, мое сердце оборвалось. «27 мая 1923 года». Я родилась 4 июня 1923-го. В день, когда была сделана фотография Пёрл, я еще даже не родилась. Тогда что это за Пёрл на снимке и кто тогда Пёрл, которая сейчас смотрит на меня? Я чувствовала, как на меня надвигается огромный ураган.

Я порылась в куче фотографий на полу и нашла общее фото всех пятерых невест со своими женихами. Девушка, стоявшая рядом с самым молодым из мужчин, была не той, что держала в руках веер и которую я приняла за маму. Эта девушка стояла рядом с самым старым женихом и даже во время свадьбы смотрела куда-то за пределы камеры.

Стараясь прогнать мысли прочь, я начала рассматривать письма в конвертах. В ящике были лишь письма из Чосона. Я отложила в сторону и письма от сына тети тоже, так как искала лишь те, на которых стояла фамилия Ан. Я слышала, что Сонхва жила в одной деревне с тетей Роуз, поэтому если о ней и будет упоминание, то непременно от адресата Ан (в напряженные моменты голова у меня работает лучше, чем обычно). Найденное письмо мало того, что было написано иероглифами вперемежку с корейскими буквами, так еще писалось вертикально скорописью без пробелов, поэтому казалось мне шифром.

Раз в два-три года тете Роуз приходило письмо от ее старшего брата, в котором в основном сообщалось, кто умер, кто родился, а кто женился. С трудом прочитав несколько из них, я наконец натолкнулась на слово «ведун». Видимо, на вопрос тети в нем рассказывалось, что в прошлом году умерла Кымхва и ставшая шаманкой Сонхва приняла бразды правления. И хотя на святилище нападали японские полицейские, ходили слухи, что Сонхва очень талантлива, поэтому часто проводит шаманские обряды и заботится о маме тети Роуз и маме Подыль, то есть о моей бабушке. Текст письма был небольшим, но мне пришлось несколько раз его перечитать, чтобы уловить смысл, будто бы я готовилась к сложному экзамену. Я не знала, когда был год Белой Овцы, подписанный внизу письма, но штемпель на конверте указывал на 1932 год, значит,