Единственная Джун - Дженнифер Хартманн

раковины – Джун отпрыгивает назад.

Я вздыхаю, стискивая зубы.

В воздухе повисает напряженная тишина, и я вжимаюсь рукой в край столешницы.

– Прости, – шепчет она, нарушая мертвую тишину.

Я поворачиваюсь и смотрю на нее. Глаза широко распахнуты и блестят, она покусывает нижнюю губу. Стоя всего в футе от меня, она поднимает свой взгляд. Извинение, тоска и печаль переплетаются воедино в наших сцепленных руках, имея разное значение для нас обоих.

Я опускаю глаза, когда Саманта входит в кухню.

– Что случилось? Я слышала грохот. – Темные круги под глазами, пустой взгляд голубых глаз замирает на мне, потом переходит на Джун. – Что-то разбилось?

Ее вопрос тяжким бременем повисает между нами тремя. Джун заметно вздрагивает.

Прижавшись к краю столешницы, я закрываю глаза.

Что-то разбилось.

Что-то разбилось двенадцать дней назад, когда я сбежал с того отвратительного вечера с разбитым окровавленным носом, с мыслями о влажном и жадном поцелуе, горевшем на моих губах, все еще слыша ее восхитительные стоны, вызывающие во мне дрожь. Все закончилось жгучими слезами на глазах, смертельными угрозами Тео, все еще витавшими в воздухе, разбитым лицом, пульсирующим и покалывающим от его яростных ударов.

Я сказал всем, что оступился.

…И, мне кажется, это не было ложью.

Я оступился.

Ступил не туда.

Ступил в темную, смертельную пустоту, из которой, наверное, уже никогда не смогу выбраться.

Я потерял опору самым ужасным образом, и это то падение, от которого никогда не оправишься.

Затем я убежал, как трус, пьяный от горя, больной от неверия, и ехал прямо через место ужасной аварии, несчастного случая.

Человек в форме, раздавленный между двумя автомобилями. Кровь разбрызгана по капоту разбитой машины – красное на красном. Другой человек, запертый внутри, кричит от страдания.

Хаос.

Катастрофа.

Кошмар, который будет преследовать каждого, кто имел несчастье стать его свидетелем.

Но что самое страшное?

Это был не просто кошмар.

Это был мой личный кошмар.

Тем человеком в форме был Тео.

Это его кровь была на красном седане, его тело было раздавлено между двумя кусками безжалостного металла.

Это Кип был заперт внутри, умоляя своего напарника ответить ему.

Это я резко затормозил, а затем, шатаясь, выбрался из собственного автомобиля и смотрел, как рушится мой мир, как мой лучший друг, человек, которого я только что предал самым ужасным образом, умирает на моих глазах с прощением на губах.

Прощением для меня.

Это я рухнул на тротуар, когда объявили время его смерти; рыдая, обхватил лицо руками и умолял, чтобы это не было правдой.

21:03.

Это я видел, как потрепанного и опустошенного Кипа вытащили из обломков вместе с маленькой девочкой и пожилой женщиной – они все живы, и им суждено прожить еще один день.

Благодаря Тео.

Потому что Тео пожертвовал своей жизнью ради них.

Это я захлебывался слезами, услышав эти душераздирающие подробности, и именно мне пришлось нести тяжкое бремя – сообщить все Джун.

Это Джун смотрела, как я подхожу к ней на танцполе. Она побледнела, на ее лице появилась маска паники и смятения.

Это Джун рухнула на пол, и у нее случился заставший врасплох приступ астмы, когда пришло осознание того, что ее брата больше нет.

Это Саманта и Эндрю Бейли бросились в больницу.

Это Саманта и Эндрю Бейли встретили меня в приемной, испугавшись за здоровье своей дочери, чтобы вскоре получить еще более тяжелые вести.

Их сын мертв.

Это я поймал Саманту, когда она упала, истошно закричав.

Это я утешал ее, когда она плакала. Она плакала всего два раза с тех пор, как я похитил малышку Джун в ту ужасную ночь, и она плакала так сильно, что мне показалось, она берегла все свои слезы именно для этого момента.

Это Кип утешал Эндрю, рассказывая ему ужасные подробности гибели, пока они оба плакали в тихом уголке комнаты ожидания.

Это я обнимал Джун после оглашения диагноза и последующей выписки. Мы рыдали посреди больничной парковки, прижавшись друг к другу так крепко, словно были единственным, что у нас осталось.

И это я прямо сейчас, через неделю после похорон Тео, абсолютно точно знаю, что разбилось, но у меня хватает смелости пробормотать только: «Тарелка».

В воздухе повисла тишина, и я открываю глаза.

Саманта выглядит изможденной, она лишь нервно дергает рукав своей мешковатой кофты, смотря куда-то пустым взглядом. Бездна мрака.

Зияющая дыра, недостающий кусок.

Моргнув, она прочищает горло и смотрит на Джун, которая безучастно стоит рядом со мной с такой же пустотой во взгляде.

– Джун, дорогая, может быть, мы завтра присядем и обсудим колледжи. Если ты готова.

Черная туча нависает над нами, разражаясь грозой. Когда Джун напрягается, в ее глазах сверкают молнии.

– Ты хочешь поговорить о колледжах?

– Конечно. Тебе нужно решить, куда ты будешь поступать.

– Нет, не хочу.

– Джун…

Она сдерживает подступающие слезы, руки сжимаются в кулаки. Длинная растрепанная коса, перекинутая через плечо, качается из стороны в сторону, когда она трясет головой.

– Я не хочу идти в колледж. Я не хочу уезжать из города, в котором мой брат испустил свой последний вздох.

Саманта вздыхает. Тяжело и болезненно.

Я сморгнул пелену и осторожно протягиваю руку к Джун. Я легонько касаюсь ее локтя, и она вздрагивает от неожиданности, но успокаивается, когда понимает, что это я. Она смягчается, когда наши взгляды встречаются. Шторм миновал.

Джун договаривает, губы ее дрожат:

– И я не хочу оставлять единственного брата, который у меня остался.

Я замираю.

Задержав взгляд, она уходит, проносясь мимо матери, застывшей в центре кухни: ее кожа нездорово бледная, неопрятные волосы собраны в пучок.

Саманта медленно выдыхает и замечает, что я смотрю вслед Джун. Выгляжу я, должно быть, таким же опустошенным, как и чувствую себя внутри.

– Ты поговоришь с ней?

Я бросаю взгляд на Саманту:

– Что?

– О колледжах. Это важно. Ей нужно… ей нужно что-то. Чтобы отвлечься. Некая цель.

– Ей нужно время, чтобы залечить раны, Саманта. Не прошло и двух недель.

– Мама. – Она прикусывает губу, опустив голову, словно избегая моего озадаченного взгляда. – Ты же не умрешь, если будешь называть меня так?

У меня перехватывает дыхание.

Сердце сжимается.

Саманта никогда раньше меня об этом не просила. Бейли всегда уважали мое решение обращаться к ним по именам, а не «мама» и «папа». Они знают, это не потому, что я не люблю их или не ценю их доброту и заботу, которой они окружают меня многие годы, – это просто глубоко укоренившаяся детская реакция на то, что со мной произошло, и я живу с ней