Единственная Джун - Дженнифер Хартманн

и запоминают. Их почитают. Аплодисменты, фейерверки, тосты и улыбки.

Но есть кое-что во всем «первом»…

Рано или поздно за ним всегда следует «последнее».

Никто не любит об этом думать. Нет никакой радости в последнем вздохе, последнем «прощай» или шепоте последних слов.

И когда я впервые встретил Теодора Бейли на подъездной дорожке своего дома, когд мой отец расставлял камни вокруг нашего почтового ящика, я точно не думал о последнем разе, когда я услышу его голос.

* * *

– Привет.

Я поднял на него взгляд, отвлекшись от рисования мелом на асфальте. Я пытался нарисовать слона, такого же, как Бабблз, но это больше походило на странное родимое пятно, как на ноге моего отца.

– Привет.

– Я Тео.

– Да, я знаю.

– Откуда ты знаешь? Я переехал сюда только на прошлой неделе.

Я высунул язык от старания, пытаясь нарисовать хобот слона подлиннее, но теперь он получился слишком длинным. Я все испортил. Я вздохнул, опустившись.

– Твоя мама – новая лучшая подруга моей мамы. Они вместе пили лимонад и разговаривали о всяких вещах.

– О каких?

– О которых мамы говорят обычно. Ну, знаешь… например, о рецептах, погоде и милых детях.

Тео почесал копну светло-каштановых волос. Этот цвет напомнил мне мокрый песок на пляже.

– Хочешь со мной дружить?

– Да.

– Хочешь, чтобы мы были лучшими друзьями, как наши мамы?

– Конечно.

Мы улыбнулись друг другу, и Тео сел рядом со мной на аллею, разглядывая мой рисунок.

Но когда я хотел вытянуть ноги, он остановил меня:

– Эй, подожди!

Перегнувшись, Тео указал пальцем на трещину в асфальте, торжественно улыбаясь.

– Что? Что там? – спросил я.

И тут я увидел.

Извивающаяся гусеница переползла ему на палец, он захихикал:

– Щекотно.

С удивлением я смотрел на странное существо, которое, извиваясь, ползло вверх по его руке, по костяшкам пальцев.

– Ты чуть не раздавил его, – сказал Тео, поднимая на меня глаза. Он снова разулыбался, когда его взгляд вернулся к гусенице. Он провел пальцем по ее пушистому тельцу и прошептал: – Не бойся, малыш… Я тебя спас.

* * *

Нет, я не думал о наших последних мгновениях.

Я и представить себе не мог, что он будет умирать у меня на глазах, раздавленный между двумя машинами.

Этого не может быть.

Меня оттаскивают назад, когда я отчаянно пытаюсь пробиться через человеческий барьер, беспомощно глядя на них.

– Тео… Тео, остановись. Все будет хорошо. Ты слышишь меня? – Я толкаю двух полицейских, что удерживают меня и не дают броситься к месту трагедии, они крепко меня держат. – С тобой все будет хорошо.

Он слабо улыбается.

Я клянусь, он улыбается, прижимаясь щекой к капоту красного седана, его взгляд затуманивается, устремленный куда-то вдаль.

Он обессиленный. Беспомощный.

Его обступают парамедики, но он ничего не замечает.

По моему лицу текут слезы, смачивая засохшую кровь от ран, которые нанес мне Тео каких-то тридцать минут назад. Он был полон жизни и так яростно ненавидел меня всего лишь тридцать минут назад, а теперь… теперь он дает мне свое последнее благословение.

Он говорит мне «прощай».

– Береги Пич, потому что… никто… – Он угасает. Он умирает. Он покидает меня. – Никто никогда не будет любить ее так… как мы.

– Тео… – Полный боли вопль раскаяния разрывает меня изнутри, и я падаю на колени, офицеры ослабляют хватку. Это отчаянный крик, который пронзает ночь, эхом отражаясь от стен скорби, повисшей в воздухе, и громом обрушивается обратно на меня в разрушительном ударе сожаления. – Не делай этого. Пожалуйста, не делай этого, – рыдаю я. – Ты и я. Всегда были ты и я.

– Обещайте мне… – Я едва его слышу. Его глаза стекленеют, он смотрит в пустоту, шепча свои последние слова. – Что скажете ему, хорошо?

Черт.

Черт!

Я киваю, несмотря на то что не хочу отвечать ему. Я не хочу давать ему повод уйти. Но я делаю это, потому что должен, потому что это важно и потому что он должен знать, что я всегда буду заботиться о Джун.

– Я обещаю.

Глаза обжигают жгучие слезы.

Все мое тело содрогается от тошнотворного нежелания в это верить.

– Тео… пожалуйста… прошу тебя, не делай этого… – Я хриплю посреди улицы.

Не думаю, что он уже меня слышит.

Не думаю, что он вообще знал, что я был здесь.

– Нет никакого Луиджи без Марио, – хриплю я, мой голос дрожит.

Мне кажется, он умер.

Мне кажется, что он умер.

– Нет… – Мой крик перерастает в отчаянный вопль. – Не смей, черт побери, бросать меня!

Он не двигается.

Он не двигается.

В поле моего зрения появляется женщина в форме, с фиолетовыми серьгами, она протягивает ко мне руки, словно пытаясь меня успокоить. Пытаясь удержать меня. Пытаясь не дать мне сломаться.

Она шевелит губами, но я не слышу ее.

Все, что я слышу, – это далекий голос, пробивающийся сквозь туман в моей голове:

«Я констатирую. 21:03».

Время.

Время смерти.

Офицер передо мной пытается облегчить мою боль, когда я издаю приглушенный крик, но все, что я вижу, – это ее фиолетовые серьги. Это все, на чем я могу сосредоточиться.

Фиолетовый.

Цвет смерти.

Я наклоняюсь вперед на руки, и меня рвет.

Из меня вырывается всхлип, и я утыкаюсь всем телом в дорожное полотно, гравий впивается мне в кожу.

«Челюсти жизни»[36] работают, чтобы извлечь Тео из обломков – тело Тео, и тогда я падаю, желчь все еще жжет мне горло, и я отключаюсь. В этот момент все превращается в туманную, замедленно движущуюся пелену оцепенения. Я не могу смотреть на это. Я не могу смотреть, как мальчика, с которым я вырос, человека, который называл меня своим братом, отрывают от дымящегося куска металла, и от него не остается ничего, только пустая скорлупа, в то время как женщина с фиолетовыми серьгами пытается унять боль моего разбитого сердца.

Этого не может быть.

Этого.

Не может.

Быть.

Я потерял своего лучшего друга – Марио для моего Луиджи.

Я потерял одного из немногих людей в своей жизни, кто был рядом со мной с самого начала, кто принял меня, кто предложил мне свою дружбу в самые одинокие часы моей жизни, кто стал смехом в минуты печали.

Кто знал мои самые сокровенные, самые темные секреты и все равно любил меня.

Кто использовал свои последние мгновения на Земле, чтобы простить меня за нарушенное детское обещание.

Кто сказал мне, что все в порядке.

Но ничего не в порядке… его больше нет.

Тео больше нет.

И теперь я должен сказать Джун, что ее