Россия в канун войны и революции. Воспоминания иностранного корреспондента газеты «Таймс» - Дональд Маккензи Уоллес

и беспринципных князей-Рюриковичей, которые освободили страну от татарского ига и постепенно присоединили к своим владениям – честным и бесчестным путем – соседние княжества. В это же время на западе литовские князья объединили несколько небольших княжеств и образовали крупное независимое государство. Таким образом, Новгород оказался в критическом положении. При сильном правительстве он мог бы выстоять против соперников и сохранить независимость, но его силы уже были подорваны внутренними распрями. Политическая свобода привела к анархии. Снова и снова на этой большой открытой площади, где сейчас стоит национальный памятник, и на рыночной площади по ту сторону реки происходили беспорядки и лилась кровь, и не раз на мосту сражались противоборствующие фракции. Иногда это были соперничающие семьи, а иногда борьба шла между городской аристократией, стремившейся сосредоточить в своих руках всю политическую власть, и простолюдинами, желавшими получить большую долю в управлении. Разделенное таким образом государство не могло долго сопротивляться агрессивным поползновениям могущественных соседей. Искусная дипломатия могла лишь отсрочить черный день, и не нужно было быть пророком, чтобы предсказать, что рано или поздно Новгород станет либо литовским, либо московским. Великие роды склонялись к Литве, но народная партия и духовенство, питавшие неприязнь к католичеству, обратились за помощью к Москве, и великие князья Московии в конечном счете и выиграли этот трофей.

Варварский способ, которым великие князья присоединили Новгород, показывает, насколько глубоко они пропитались духом татарского государственного управления. Тысячи семей перевезли в Москву, а на их место поселили московские семьи; а когда, несмотря на это, старый дух возродился, Иван Грозный решил применить метод физического истребления, который он столь эффективно использовал для уничтожения собственной знати. Выступив с многочисленной армией, не встречая сопротивления, он опустошил страну огнем и мечом и, прожив в городе пять недель, перебил множество жителей с лютой свирепостью, невиданной, быть может, и у восточных деспотов. Если бы эти старые стены могли говорить, они рассказали бы много леденящих душу историй. В летописях их сохранилось достаточно, чтобы дать нам некоторое представление об этом страшном периоде. Монахов и священников подвергли татарскому наказанию – так называемому правежу, который заключался в том, что жертву привязывали к столбу и ежедневно били до тех пор, пока за его освобождение не выплачивали определенную сумму денег. Купцов и чиновников истязали огнем, а затем бросали с моста в реку вместе с женами и детьми. Чтобы никто не мог спастись вплавь, солдаты на лодках добивали тех, кто не утонул сам. В наше время под самым мостом иногда начинает бурлить вода, из-за чего не замерзает даже зимой, и, по народному поверью, это бурлят неупокоенные души убитых грозным царем. О тех, кого перебили в деревнях, ничего не известно, но в одном только городе, по слухам, погибло не менее 60 000 человек – чудовищная гекатомба на алтарь национального единства и самодержавной власти!

Это трагическое событие, произошедшее в 1570 году, завершает историю Новгорода как независимого государства. Его истинная независимость давно канула в Лету, и ныне угасла и последняя искра прежнего духа. Цари не могли допустить существования даже тени политической независимости в пределах своих владений.

В старину, когда в город ежегодно приезжало множество ганзейских купцов, а рынок, мост и кремль часто становились ареной ожесточенных политических столкновений, жить в Новгороде, пожалуй, было интересно; теперь же его слава потухла, и с точки зрения социальных ресурсов это даже не первостатейный губернский город. Киев, Харьков и другие города, расположенные на большем удалении от столицы, в достаточно плодородных районах, чтобы заставить дворян обрабатывать свою землю, можно сказать, в каком-то смысле являются небольшими полунезависимыми культурными центрами. У них есть театр, библиотека, два или три клуба и большие дома богатых помещиков, которые проводят лето у себя в имениях, а зимовать приезжают в город. Эти помещики вместе с городскими чиновниками образуют многолюдное общество, и зимой званые обеды, балы и прочие мероприятия отнюдь не редкость. В Новгороде общество гораздо более ограничено. Там нет университета, как в Киеве, Харькове и Казани, нет домов богатой знати. Немногие губернские землевладельцы, живущие у себя в имениях и достаточно богатые, чтобы проводить часть времени в городе, перебираются на зиму в Санкт-Петербург. Таким образом, общество состоит исключительно из чиновников да офицеров, расквартированных в городе и ближайших окрестностях.

Среди всех, с кем я познакомился в Новгороде, мне припоминаются только два человека, которые не занимали какой-либо официальной должности, гражданской или военной. Одним из них был врач на пенсии. Он пытался заниматься сельским хозяйством на научных принципах, но, насколько я помню, вскоре отказался от этих попыток и переехал в другое место. Вторым был польский католический епископ, скомпрометированный восстанием 1863 года и приговоренный жить здесь под надзором полиции. Про него можно было лишь условно сказать, что он принадлежит к местному обществу; хотя иногда он и появлялся на еженедельных неофициальных приемах у губернатора, и все присутствующие неизменно относились к нему с уважением, он не мог не сознавать шаткости своего положения, и его редко, если вообще когда-нибудь, видели в других домах.

В официальных кругах такого города, как Новгород, наверняка сыщется немало умеренно образованных и обладающих приятными манерами людей, но тамошнее общество уж точно не назовешь ни блестящим, ни интересным. Хотя из-за частых переводов чиновников с одного места на другое тамошнее общество мало-помалу постоянно обновляется, город, несмотря на вливание новой крови, упорно остается апатичным. Когда прибывает новый чиновник, он обменивается визитами со всеми известными горожанами и на несколько дней производит настоящий фурор в этом тесном обществе. Если он появляется на людях, с ним много говорят, а если не появляется, то о нем много говорят. Снова и снова пересказывают его биографию и обсасывают всевозможные достоинства и недостатки.

Если он женат и привез жену с собой, то поле для комментариев и дискуссий значительно расширяется. В первый раз, когда мадам появляется в обществе, она превращается в ту, что «с ума округу сводит». Ее черты, цвет лица, волосы, платье и украшения внимательно замечаются и критикуются. Может быть, она привезла с собой из столицы или из-за границы какие-то платья, сшитые по последней моде. Как только это обнаруживается, она сразу же становится объектом особого любопытства у дам и завистливой ревности у тех, кто считает личным оскорблением наличие туалета более красивого или модного, чем их собственный. За ее манерой держаться тоже тщательно следят. Если она дружелюбна и приветлива, ее всюду приглашают; если она отстранена и замкнута, ее осуждают, считая напыщенной гордячкой. Так или иначе, она почти