Исцеление мира. От анестезии до психоанализа: как открытия золотого века медицины спасли вашу жизнь - Рональд Дитмар Герсте

напав на след завораживающей его тайны, преследует ее с чрезвычайной решимостью. Его глаза, добрые и проницательные, смотрят по сторонам, и нет никаких сомнений в том, что он предпочел бы смотреть на трубку Крукса, чем на посетителя, одного из тех, что в настоящее время отнимают у него большую часть его драгоценного времени» [7].

Первые рентгеновские аппараты – как их называли в Германии – быстро нашли применение в медицине: прежде всего с помощью сделанных снимков они четко и ясно документировали переломы и другие обнаруженные в скелете отклонения. Новая технология также быстро стала незаменимой для диагностики крупной эпидемии века – туберкулеза легких.

 Об опасности лучей известно не было. Используемые дозы облучения иногда в тысячи раз превышали значения, обычно допустимые в современной рентгенодиагностике.

У части пациентов обнаруживались изменения кожи, которые люди, недооценивая их серьезность, называли «рентгеновскими солнечными ожогами». У врачей, часто работавших с новым методом, не предпринимая никаких защитных мер, появлялись ожоги, выпадали волосы, менялся вид рук и зачастую развивался рак.

Открытие Рентгена было не единственным изменившим жизнь человечества излучением, привлекшим всеобщее внимание в 1896 году. Совпадение, подобное тому, что произошло в лаборатории Рентгена, произошло 1 марта 1896 года в месте работы физика Анри Беккереля в Политехнической школе в Париже. В тот день ученый, работая с солями урана, обнаружил, что фотопластинка, на которую он поместил один из образцов, почернела, хотя свет на нее не попадал. Так Беккерель сделал вывод, что эти вещества испускают излучение, которое, в отличие от излучения, открытого Рентгеном (о нем Беккерель читал), не создавалось искусственно в катодной трубке – оно было естественным, поскольку представляло собой одно из свойств урана. Этот час в лаборатории Беккереля знаменует открытие радиоактивности. И оно возымеет колоссальные последствия. Описание этого природного явления и способов обращения с ним человека навсегда будет связано с названиями Хиросима и Нагасаки, Фукусима и Чернобыль.

9 сентября 1896 года Людвиг Рен едва ли нуждался в новом методе диагностики. Имевший разрешение на частную практику в Грисхайме и Редельхайме опытный врач, который через несколько лет выучился на хирурга и наконец был назначен главным врачом хирургической клиники при муниципальной больнице Франкфурта-на-Майне, профессиональным взглядом оценил пациента, лежащего перед ним, и понял, что тот близок к смерти: «В этом безнадежном случае колотой раны правого желудочка, сопровождающейся длительным кровотечением, я вынужден был осуществить хирургическое вмешательство. Я хотел сделать все возможное, чтобы спасти пациента, поэтому в ходе операции мне пришлось наложить шов на сердце. Как бы трудно это ни было, у меня не было иного выхода, потому что пациент истек бы кровью у меня на глазах» [8].

Пациентом стал 22-летний помощник садовника Вильгельм Юстус. Вечером 7 сентября, после посещения франкфуртского квартала красных фонарей, он, будучи уже довольно пьяным, стал участником стычки в пивной. Сбежав оттуда, он споткнулся и упал на гравийную дорожку. Пока юноша лежал в ближайшем парке, над ним склонилась темная фигура и ударила ножом в грудь. Полицейский обнаружил почти не реагирующего молодого человека около трех часов ночи. Юстуса госпитализировали в городскую больницу, где дежурный хирург осторожно ввел зонд в канал колотой раны между четвертым и пятым ребрами. Когда врач отпустил довольно глубоко помещенный зонд, тот принялся ритмично двигаться внутрь и наружу. Это был ритм бьющегося сердца. Вильгельма Юстуса поместили в тихую комнату – умирать.

 Раны сердца были так же недоступны для хирургического вмешательства, как и любое другое заболевание в этом центральном органе кровеносной системы человека.

Сердце представлялось terra incognita[142], вместилищем души, чувств, любви, сокровищем, закрытым от вмешательства медицины. Сама мысль о том, чтобы прикоснуться к нему, вызывала протест, в том числе и у хирургов. Великий Теодор Бильрот еще в 1882 году постулировал, что вскрытие околосердечной сумки немыслимо: якобы это была бы «операция, которая, по моему мнению, позволила бы достичь того, что одни хирурги называют проституцией хирургического искусства, другие – хирургической фривольностью <…> Эти операции представляют больший интерес для анатомов, чем для врачей <…> Некоторые врачи планируют рискованнейшие операции. К счастью, они до сих пор не проводились. <…> Хирург, который попытается зашить рану на сердце, потеряет уважение своих коллег» [9].

О проклятиях, которые обрушат на него некоторые коллеги, если он нарушит предписание о неприкосновенности человеческого сердца, Людвиг Рен, разумеется, тоже думал. 9 сентября он вернулся из поездки и увидел перед собой обессиленного Вильгельма Юстуса, чей пульс был слабым и нерегулярным, а кровотечение остановлено с помощью повязки. Рен не нуждался в рентгеновском аппарате – он сделал выводы с помощью стандартного обследования, предполагавшего аускультацию (прослушивание стетоскопом) и перкуссию (простукивание с целью выяснить, где в груди находится воздух, а где скопилась жидкость, например, кровь). По-видимому, в околосердечной сумке, которая как бы ограничивала кровь, выходящую из раны в стенке камеры сердца (в отчете Рена эта область обозначена как «желудочек»), имелось лишь очень маленькое отверстие, потому наружу вытекало сравнительно немного крови. Разумеется, функционирование сердца в околосердечной сумеке, наполненнной кровью, которая как раз-таки и обеспечивала тампонаду, было ограничено и Рену приходилось считаться с тем, что через день после травмы сердце, вероятнее всего, перестанет биться.

Рен попросил доставить Вильгельма Юстуса в операционную и ввести его в состояние общей анестезии. Затем он вместе со своим ассистентом сделал разрез длиной 14 сантиметров между двумя ребрами. Когда околосердечная сумка обнажилась, из раны хлынула кровь. Убрав кровь и кровяные сгустки на правом желудочке бьющегося сердца, они увидели рану длиной около сантиметра. Рен – вероятно, первый врач в истории, сделавший это – осторожно приложил указательный палец к бьющемуся сердцу. На сердечную деятельность это касание не повлияло, кровь не вытекла из маленькой прижатой раны. Рен решился на новаторское деяние – зашить бьющееся сердце. Он вводил иглу в доли секунды, называемые диастолой – когда сердечная мышца расслабляется и кровь поступает в камеру, прежде чем мышца с силой сокращается во время систолы и выталкивает кровь в систему кровообращения. Как только был наложен первый шов, рана перестала кровоточить, после третьего шва она полностью закрылась. Ассистент сразу сообщил Рену, что у пациента стал прощупываться отчетливый пульс. Рен очистил открытую грудную полость, ввел дренаж для выведения раневой жидкости и закрыл операционную рану.

Ему и его сотрудникам предстояло несколько тревожных дней: у пациента иногда слегка поднималась температура, а сердцебиение становилось нерегулярным. Однако потом состояние стало улучшаться. Шесть месяцев спустя Рен