Эйнемида II. Право слабого. - Антон Чигинёв

что мы с этим можем поделать? Ничего. Терпеть и драться.

Пользуясь коротким затишьем, комендант отдал приказ сменить воинов на стенах. Женщины уже несли измождённым бойцам воду, уксус и вино, щедро отпущенные гарнизонным пролептом. Разгорячённые воины пили жадно, не обращая внимания на холодную воду, стекающую с подбородка под доспехи. С женщинами пошла и Кинана, желая заняться хоть чем-нибудь, лишь бы не стоять без дела. Зачерпнув ковшом из бочки, царица поднесла воды молодому воину, только что вышедшему из свалки у ворот, и, с немалой радостью, узнала в нём стратиота Эола.

– Ты цел?! – воскликнула она, подавая ковш.

– Да, – вид у парня был ошалело-восторженный, в широко распахнутых глазах проблескивали безумные искорки. Для него это тоже был первый в жизни бой.

– Много убил?

– Семерых! – гордо выпрямился Эол. Покрытые чужой кровью доспехи и копьё подтверждали, что если он приврал, то совсем немного.

– Маловато, – рассмеялась Кинана. – Их ещё сорок тысяч – с тебя половина!

– Да, госпожа! – молодой человек восторженно отсалютовал и бросился обратно, к стене. Кинана проводила его взглядом и прошептала под нос призыв благословения Неистовой.

Вторую атаку герийцы отбили, отбили и третью, и четвёртую. Измождённым защитникам не хватало воздуха, от разгорячённых тел шёл пар, но их руки только крепче сжимали скользкие от крови копья. Шутники рассказывали, что однажды камень пришёл к Эйленосу и сказал: «Мне не нравится моё имя, я хочу называться «гериец», но Справедливейший ответил: «Нет, так уже называется народ». Сегодня дети земли Даяры доказали, что в эта байка родилась неспроста.

Едва схлынула четвёртая волна, ряды гисеров раздвинулись, и взглядам защитников крепости предстал огромный таран – настоящее чудовище на толстых деревянных колёсах, с окованным медью билом из цельного древесного ствола, такой тяжёлый, что толкали его десятка три человек. Барабаны забили быстрее, таран медленно, но неотвратимо покатился в сторону ворот. Шутки кончились, наступило время решающего штурма.

Щёлкнули баллисты, и тяжёлые камни, угрожающе гудя на лету, взмыли в воздух, но ветреная Дихэ сегодня была не на стороне герийцев: снарядами убило кого-то из толкавших таран, но само орудие осталось невредимым. Со стен полетели горящие стрелы, но сверху махину густо покрывали звериные шкуры, пропитанные водой так, что та стекала ручьями. Стрелы бессильно гасли, запутываясь в мокром меху, либо поражали гисерских воинов, на место которых сразу вставали новые. Вскоре к рёву волынок и шуму битвы присоединились мерные гулкие удары.

Истошный вопль: «Прорвались!» застал Кинану во время очередного объезда крепости. Девушка направила коня к южной стене, и её взгляду предстало ужасное зрелище. Верхний гребень стены кишел гисерами. Крупный отряд варваров пробился в крепость, и во дворе завязалась схватка. Белен сумел сплотить своих людей, и те бились отчаянно, забирая по пять вражеских жизней за одного герийца, но варваров было слишком много. Прорвавшись здесь, враги ударят в сердце крепости, а оттуда в тыл защитникам ворот и восточной стены. Подхлестнув коня, Кинана помчалась к резерву.

Прибыв, царица поняла, что Гиппалий уже извещён и пришёл к тем же выводам, что и она. Бойцы строились к бою, а сам пентикост, держа шлем на согнутом локте, раздавал последние команды. Хлопочущие возле раненых женщины поглядывали на мрачно поправляюших доспехи и проверяющих оружие воинов с отчаянной надеждой.

– Они прорвались на юге, человек пятьсот! – запыхавшись бросила Кинана, соскакивая с коня.

– Я знаю, – кивнул Гиппалий. – Мы выступаем. Аркипп, бери пятьдесят человек и к воротам. Остальные – за мной.

Две сотни человек – весь оставшийся резерв. Если не устоят и они, надеяться будет уже не на что.

– Я иду с вами! – воскликнула Кинана.

– Нет, госпожа. Ты остаёшься за главную здесь. Если мы отобьёмся, но ты погибнешь, всё будет впустую.

– Но...

– Прости, госпожа, – Гиппалий надел шлем, показывая, что спор окончен. – Было честью сражаться за тебя.

Он отсалютовал царице и отдал команду. Воины бросились вслед за начальником, и вскоре Кинана услышала с юга слитный рёв множества голосов. Воины Гиппалия вступили в бой, и храни Даяра всех в крепости, если их сил окажется недостаточно.

Тем временем, у северной стены гисерский таран делал своё дело. Ворота дрожали, точно были сделаны не из дуба, а из папируса. Герийцы уже выстраивались в узком привратном проёме, плотно сбив щиты и наставив копья. Сам Амфидокл, в комендантском шлеме с чёрным плюмажем, занял место в строю, ободряя своих людей. Наконец, последнее из крепящих ворота брёвен с хрустом переломилось, створки разлетелись в стороны, и варвары хлынули внутрь. С жутким лязгом гисерская волна ударилась в герийские щиты, но защитники стояли непоколебимо. Необузданная ярость варваров разбивалась о порядок и слаженные действия знаменитой эйнемской фаланги.

Но и гисеры не впервые встретились в бою с герийской пехотой, их не смутили ни плотная стена щитов, ни чётко и слаженно бьющие копья. Свежие и отдохнувшие, они давили на измождённых защитников, и их было больше, намного больше. Шаг за шагом, фаланга подавалась назад. Сперва один гисер, потом другой, взобравшись на плечи товарищей, с безумной храбростью перепрыгнули через герийские копья. Первых закололи вмиг, но за ними последовали другие. Началась свалка, герийцы смешались, варвары нажали, и строй рухнул. Враги хлынули в крепость, точно волной смыв остатки сопротивления. Лишь чёрный плюмаж комендантского шлема какое-то время возвышался над морем безликих шлемов, но вскоре и он изчез в наводнившей привратную площадь толпе.

***

С тем, что не переживёт этот день, Эол смирился уже давно. Было немного жаль маму с сестрой – как они там, в Авфите? Здоровы ли? – но страха не было. Вообще ничего не было. В легендах, герои, вступая в последний безнадёжный бой, думают о том, чтобы сразить как можно больше врагов, не посрамить предков и всё в этом роде, но в голове вертелись только обрывки каких-то бессмысленных фраз да пара строчек глупой песенки, слышанной дня три назад. Что-то там про мышей и лягушек, будто бы они друг с другом поссорились и воевали. Вспомнить, чем там у них всё закончилось, не получалось, и это почему-то казалось ужасно обидным.

Затруднения с лягушками и мышами совсем не мешали Эолу сражаться. Кажется, он делал это целую вечность и никогда в жизни не занимался ничем иным – по крайней мере, он чувствовал себя именно так. Онемевшей от усталости рукой поднять щит, гулкий звук удара