Сокровище - Трейси Вульф

Хадсон, и видно, что его терпение иссякает. Однако Асперо явно этого еще не понял.

– Но твои фанаты придут в дикий восторг! Немного рекламы, блистательный альбом – песни для которого ты, несомненно, уже сочиняешь. Немного провокаций в отношении твоих фанатов, чтобы еще больше их разогреть. Ты станешь богат еще до того, как сможешь это осознать.

– Я и так богат, – отвечает Хадсон, ведя меня за следующий угол.

– Нельзя быть слишком богатым, – настаивает промоутер. – Несколько дней подготовительной работы – и я смогу удвоить и твое богатство, и твою славу.

– Да ладно, Хадсон, – подначивает его Джексон. – Все знают, что ты хочешь богатства и славы!

На сей раз Хадсон даже не утруждает себя ответом. Он просто переносится прочь – и полагаю, это уже сам по себе ответ.

До Асперо наконец доходит, что он не сможет догнать Хадсона, и он вопит ему вслед:

– Свяжись со мной прежде, чем ты подпишешь контракт с кем-нибудь другим. – И исчезает так же внезапно, как и появился.

Слава богу.

Разумеется, его исчезновение дает Джексону и остальным отличную возможность догнать Хадсона и начать немилосердно дразнить его по поводу поклонников и концертного графика. Хадсон старается не обращать на них внимания, и мы подходим все ближе и ближе к центру Адари – то есть Вегавилля.

Когда мы наконец сворачиваем на главную улицу, меня охватывает волнение и я бросаюсь вперед, сгорая от нетерпения, – мне хочется увидеть городскую площадь без Артелии и Асуги. Хочется доказать себе, что вымарывание меня из здешней линии времени – это не единственное, что изменилось.

Умом я понимаю, что это не единственное изменение.

Я встречалась с Артелией при Дворе Горгулий.

Я сражалась рядом с ней в финальной битве против Сайруса.

Я несколько раз советовалась с ней по вопросам, касающимся Двора, с тех пор, как стала королевой.

И я наблюдала, как она допрашивала охотницу в Ирландии два дня назад.

Умом я это понимаю, да. Но это не значит, что мой разум не играет со мной шуток. Мне нужно увидеть своими собственными глазами, что на площади больше нет ее окаменевшего тела.

С тех пор как я узнала о существовании мира сверхъестественных существ и влюбилась – сначала в Джексона, а теперь в Хадсона, – мне приходилось многое принимать на веру. Мне приходилось верить в разные вещи без всяких доказательств, и это казалось мне нелогичным, учитывая, чему меня учили до семнадцати лет.

И теперь мне придется принять тот факт, что меня вычеркнули из линии времени в Норомаре. Все эти воспоминания о людях, местах и Хадсоне, столько воспоминаний о Хадсоне правдивы, хотя на самом деле их не существует. Не существует нигде, кроме как в наших с ним головах.

Я могу в это поверить. Как бы трудно это ни было. Я даже могу согласиться, что дело не могло принять иной оборот. Но это не значит, что мне не хотелось бы иметь хоть какие-то доказательства. Хоть какое-то подтверждение того, что я не единственная, с кем произошла эта странная, немыслимая вещь. И что Артелия не помнит меня потому, что она тоже была вырвана из линии времени.

Поэтому да, я торопливо направляюсь на городскую площадь, твердо намеренная доказать самой себе, что каменные горгулья и дракон, находившиеся там все то время, что я жила в Адари, действительно исчезли.

Так и есть.

Ступив на площадь, я убеждаюсь, что Артелии и Асуги и в самом деле там нет.

Все, что я помню, и впрямь произошло. Меня охватывает облегчение даже до того, как я осознаю, что на месте прежних статуй, стоявших в центре города тысячу лет, теперь возвышается новая. И. Она. Намного. Намного. Больше.

– Ты издеваешься надо мной? – спрашивает Джексон, тоже выйдя на площадь. – Ты просто издеваешься надо мной, да, брат? Не может же эта хрень быть настоящей.

Но Хадсон и сам поражен видом этой новой статуи, возвышающейся над соседними зданиями – и даже над многоэтажной гостиницей. Потому что это не просто гигантская статуя.

Нет, это нечто совершенно особенное.

Глава 49

Прикрой стыд

Высота этой статуи не меньше тридцати футов, она сделана из блестящего полированного фиолетового мрамора и очень похожа на Хадсона, совершенно обнаженного и щедро одаренного ниже пояса.

– Я стараюсь на это не смотреть, – выдавливает из себя Мэйси, и я понимаю, что под «этим» она подразумевает ту часть статуи, которую никак нельзя не заметить. – Но это невозможно.

– Это точно, – соглашается Иден, и видно, что она впечатлена и в то же время ей не по себе.

– Это ж надо, – говорит Хезер. – Ничего себе размеры.

Я киваю, потому что она абсолютно права. Размеры и впрямь еще те.

– Да уж. – Флинт успокаивающе похлопывает Джексона по спине, хотя тот, похоже, тоже заворожен видом этой скульптуры. – Но я по-прежнему считаю, что лучший из этих братьев все же достался мне.

– Это что, гребаная шутка? Ты издеваешься надо мной, мать твою? – повторяет Джексон, и на этот раз я не знаю, разговаривает он с Флинтом, со всеми нами или с самой Вселенной.

Иден качает головой.

– Ах ты бедняжка, – бормочет она. – Бедная девочка.

– Грейс. – Это первое слово, которое Хадсон произнес с тех пор, как увидел эту статую, и его тон звучит напряженно.

– Как ты? В порядке? – спрашиваю я, потому что, хотя эта статуя великолепна и явно представляет собой произведение искусства, я понимаю, что это может показаться надругательством, особенно такому человеку, как Хадсон, стремящемуся скрывать большую часть своей истинной натуры. И хотя здесь он представлен только с физической стороны, все равно это слишком уж откровенная демонстрация его интимных сторон.

– Я не могу… – Он замолкает, делает глубокий вдох, затем медленный выдох. – Как я вообще могу пройти мимо этой штуки и войти в гостиницу? Я чувствую себя таким…

– Голым? – подкалывает его Мэйси.

– Да, – тихо соглашается он. – Совершенно верно.

Дымка, которая спала на протяжении большей части нашего пути через горы и весь наш путь по городу, выбирает именно этот момент, чтобы высунуть голову из рюкзака, перекинутого через плечо Хадсона. Она взвизгивает, когда видит, что Хадсон все так же несет ее, затем несколько секунд что-то чирикает, выползает из рюкзака и взбирается на его шею.

Но едва она устраивается там, как испускает громкий пронзительный визг, после чего шумно втягивает в себя воздух. И, закрыв глаза маленькими детскими ладошками, издает горестный вопль.

– Не беспокойся, Дымка, – говорю я ей и потираю ее головку.

Она огрызается