Державю. Россия в очерках и кинорецензиях - Денис Горелов

людей. Нашить им алых парусов из парашютного шелка. Свозить в Холмогоры и Гранд-Каньон. Прислать объяснение в любви из далекого прошлого. Вернуть старику коробку с детским секретом — стеклянным шариком, фоткой победителя «Тур де Франс», пластмассовым мотогонщиком и патронной гильзой, — но чур не из рук в руки, а по-тимуровски, с небес. Чуть-чуть поработать добрым рождественским Боженькой, которого на всех не хватает. И даже на короткий срок почувствовать себя изобретательным ангелом — исполнителем Его воли, и долго гримасничать перед зеркалом: ангел, ангел, воистину ангел! А злобному дядьке подсыпать соли в коньяк, подменить тапочки на маленькие и жмучие и написать на стене что-нибудь вроде «mene tekel fares». В смысле: «Деньги дерешь, а корицу жалеешь. Берегись. Фантомас».

Вечером в телевизоре ей явится товарищ Сталин, диктующий на ленту: «Не надо никому мешать делать себя несчастным». Тут уж она поймет послание и побежит стремглав к своему позитивному сумасшедшему, который собирает рваные снимки, а играет его чокнутый режиссер Матье Кассовиц, постановщик садистских сказок «Убийцы» и «Ненависть». И станут они кататься на велике, и будет им всем в девятом аррондисмане Парижа радость.

Жене уже веселил сердце и глаз фильмом «Деликатесы», в котором коммуна уныло-буржуазных людоедов-квартиросъемщиков со страстью и выдумкой охотилась на залетного клоуна. Клоун избежал клыков ближнего и восстал в новой картине в облике бойкой и придумистой феи, провоцирующей зрителя замутить что-нибудь предоброе. Чем я сейчас и займусь.

Открытое письмо президенту Российской Федерации

Путину В. В.[25]

«Дядя Вова!

Обратиться к вам меня сподвигла очередь в женский туалет кинотеатра “Ударник” после пресс-показа фильма “Амели”. Во всем мире безмозглые мужчины проектируют дамские комнаты равной вместимости с мужскими, несмотря на некоторые очевидные различия меж нами и ими. Во всем мире прекрасные, нарядные и многим родные Оленьки, Джуленьки, Жоржетты и Ванды Станиславовны томятся в унизительных очередях к двери с женским силуэтом, пряча стыдливый взор от шмыгающих мимо нас, мужчин. У вас есть уникальный шанс вывести страну в мировые лидеры хотя бы в одной бытовой номинации. Распорядитесь перепланировать все “М-Ж” хотя бы из расчета 1: 2 и увидите: вас сразу заценят даже девушки Амели, в обычное время горячо равнодушные к отцам нации и собраниям народных представителей. Помните: президент — тоже друг человека.

Искренне желающий Вам и им добра

Фантомас.

P. S. Кстати, сводите дочек на фильм — вам понравится».

Наша заграница. Пенки

На фоне златотканого гламура — классовую рознь еще никто не отменял. Она казалась анахронизмом — но регулярно поминает о себе кровавыми бойнями по окраинам белого мира и шрамами давних ран в самом его центре.

Москвина говорит: «Не во всем большевики были неправы».

1911. «Титаник»

Он утонул

100 лет катастрофе «Титаника»

Плыло 1300 пассажиров и 900 человек команды и обслуги.

Шлюпок было на 1300 голов.

Спаслось 700.

Катастрофа «Титаника» была выдающимся преступлением хай-классов против черни и пребудет такой в веках.

Это лучше других заметил разумник Кеймерон, стремясь хотя бы формально породнить верхнюю и нижнюю палубы, — раз уж мелодрама не позволяет акцентировать социальную распрю.

Пароход был английским — а жесткость британской стратификации и тамошняя классовая нетерпимость давно стали притчею во языцех. Шлюпки изначально расчитывались на половину присутствующих — т. е. на I класс и офицерскую часть команды плюс гребцы. Многократно восславленный спасшимися закон «Женщин и детей вперед!» касался только барских женщин и люксовых детей: плебейские женщины и дети вместе с мужчинами грудились в трюме за матросскими заслонами, с ними же и утонули. Это верхняя публика могла рассуждать, брать ли с собой драгоценности и мосек, будить ли детей или одевать сонными, покупаться ли на тревогу или нет и красит ли их спасжилет — им по-любому хватало и места, и времени (кстати, спасжилет в воде двуградусной температуры совершенно ни к чему: сердце в таких условиях останавливается минуте на третьей). Всем запомнился игравший до последнего оркестр — только никто не поминает, что оркестр как обслугу в лодки никто не приглашал: могли играть, могли просто так тонуть — ну так они играли. Шлюпки вместимостью в 65 человек спускались на воду загруженными на четверть из-за протестов гранд-дам, боящихся перевернуться, а посоветовать им заткнуть хлебало (раз в жизни, в силу экстремальных условий) не повернулся язык ни у одного офицера и джентльмена. Те были больше озабочены благородным изгнанием из лодок мужчин, в том числе и из шкурных побуждений: это позволяло сажать на весла своих — не будут же столбовые дворянки ворочать уключинами! Все легенды о вылавливании жертв из воды выдуманы позже устыдившимися счастливчиками: в действительности на 700 с лишним человек при недогрузе шлюпок из воды достали всего шестерых! Еще и отпихивали: самим места мало.

Это был масштабнейший грех британской олигархии, утопившей полторы тысячи нижних чинов просто с непривычки думать о ком-нибудь, кроме себя. Разразившаяся вскоре Великая война вызвала всплеск окопной литературы в Германии и Франции — только Британия ответила пудом книг о горестях лучших поместных семейств, к которым вернулись поувеченные сыновья-офицеры. «Солдат не человек» — этот закон советской казармы в начале века был международным и в лучшей из империй не оспаривался никем.

О «Титанике» много и качественно снимали, но обвинить в массовом убийстве целый класс ни у кого не хватило пороху — он ведь тоже пострадал; промок сильно. Примечательно, что круговую поруку прорвала давно неравнодушная к Англии и вполне эгалитарная фашистская Германия. В картине 42-го года «Титаник» спесивых убийц назвали убийцами — слегка, правда, преувеличив роль отдельных матросов и пассажиров германского происхождения в спасении плебса (но это уж неизбежные издержки этнократических кинематографий).

Если бы айсберг пропорол не шесть, а хотя бы пять отсеков, лайнер остался бы на плаву, потому что справились бы помпы. Но для этого следовало не гнать на полной скорости — а мыслимо