Державю. Россия в очерках и кинорецензиях - Денис Горелов

масштабно избывать последнюю напасть ХХ века — дефицит страдания. Страны, в которых не умирают близкие, не болят зубы и не стреляют на улицах исламисты, соединились в дружном и упоительном горе. Самая богатая августейшая особа мира, гнавшая на скорости 170 км/ч с любовником и поддатым шофером по людному Парижу, была явлена прессой в лучших традициях диккенсовского сиротского романа. Постылый муж, злая свекруха, голодное детство и гнетущее одиночество в мире дворцовой фальши. Слезы капают и рука отказывается писать.

Всяк выдумал принцессу по себе, и у всех она совпала — та самая златовласка в ресницах, локонах и рюшах, которую любая девочка рисовала в детстве на последней странице тетрадки по природоведению. А поскольку этой Лорелее по чину полагался сказочный принц с изумрудными глазами и каштановыми кудрями, тогда как реальный престолонаследник выделялся преимущественно вислым красным носом, принцесса и при жизни была обречена на хоровой плач в тональности «Ах, ты бедная моя трубадурочка, ты смотри, как исхудала фигурочка» и «Не болит у нее селезенка, одиночество мучит ребенка». Несите прочь заморский бутерброд. Образ деточки горемычной настолько пришелся всем по душе, что редкое упоминание о Ди обходилось без инвектив царствующему дому. Вечерами, протянув озябшие ноги к теплому телевизору, горожане шенгенской зоны нет-нет да и вспоминали со сладким сочувствием о нежном ангеле, заточенном во цвете лет в Виндзорский дворец. Она единственная годилась на сказку, потому что из всех особ королевской крови одна была сразу и красива, и несчастна, и не гоняла в футбол с подданными, как домашние скандинавские монархи. Смерть ее для послевоенных поколений стала прощанием с затянувшимся детством, римскими каникулами и песенкой о серебряном коне.

Россия в этой всемирной скорбной процессии опять пошла не с той ноги. Все телекомпании мира выражали ей неудовольствие в связи с празднованием 850-летия столицы в тот момент, когда человечеству изюм нейдет на ум и цукерброт не лезет в рот. Объяснить, что всемирная драма была для нас всего лишь эпизодом насыщенного и многотрудного конца века, чем-то вроде лишнего подтверждения сентенции «богатые тоже плачут», не представлялось возможным. Страны, схоронившей за один сезон любимого поэта, любимого клоуна, двух очень молодых актрис и сотни просто дорогих людей, сгинувших в катастрофах, на больничных койках и парковых скамейках, на Диану как-то не хватило[24]. После того как все лето в Москве и Питере цветы раскупались преимущественно в четных количествах, а мор был сравним разве что с повальной смертностью 94-го, репортажи Евгения Киселева из Лондона с миллионными кортежами, пошлостью публичного слезоизъявления и свечками на ветру смотрелись как одна массовая игра; господин учитель, нам бы ваши проблемы.

Так уж издавна повелось, что мир обычно объединяется в сострадании к людям далеко не самым обездоленным, выдающимся и даже просто умным. Сиротство 16-летней принцессы Монако Стефании когда-то повергло в уныние и благотворительную истерику миллионы людей, перебивающихся с хлеба на кефир. Умершему от обжорства и нехороших излишеств Элвису Пресли готовы были отдать жизнь армии разноцветных фанов. По застреленному на съемках ручному льву Кингу проплакала глазоньки вся советская страна — пока его преемник не сожрал половину семьи дрессировщика-новатора. Смерть Мэрилин Монро от передозняка породила поныне живущий миф о ее актерском даровании и злом президентском умысле. Слезы богатых, горе людей, по определению лишенных проблем, отзывались болью в миллионах бывалых и потрепанных сердец.

В России эти номера больше не проходят.

Страна давно уже не рисует принцесс в тетрадках. С пышных сказок Шарля Перро она давно перешла на мрачные сказки Гауфа — гнетущие, зато честные, без позолоченных соплей.

Барбины слезы ваньку-встаньку не трогают.

2001. Амели

Женщина — друг человека

«Амели», 2001. Реж. Жан-Пьер Жене

Невыразимо прекрасны в 20 лет игристые креативные фантазерки в башмаках с толстыми шнурками и кофтах, застегнутых на одну пуговицу. Они с детсадовской лукавиной задают взрослые вопросы, разбрасывают по улице лед из «Макдоналдса», чтоб скорее пришла зима, любят плясать босиком по свежему асфальту, шить себе вуальки, зажигать по ночам свечки меж зеркалами и дудеть на сопелке угрюмую песню собаки Баскервилей.

Дверь у них красного цвета, стекла исписаны зубной пастой, под кроватью живет шайка гномов, а горы засохших цветов, компакт-дисков, масок и учебников тайского диалекта выдают железное жизненное кредо: «Чисто у тех, кому нечего делать». Каждый день они заняты плешивыми собаками, одинокими консьержками, брошенными и мокрыми от слез подружками, привередливыми покупателями и наушниками от плейера с песнями окультуренных цыган п/у Горана Бреговича. Каждый день их расстраивают унылое несчастье и мелкие неврозы окружающих, выведенных из себя залипанием мокрых тапочек к пяткам, прикосновением чужих рук, вяканьем противоугонов, полотенцами не в том месте и детьми как явлением природы, из-за чего приходится в целях душевного равновесия совать руку в мешок с семечками, или ходить в метро только по клеточкам, или рвать бумагу тонкими полосками, соскребать обои большими кусками, давить ячейки пластиковых пакетов, остервенело натирать паркет и портить настроение ближнему.

В 20 лет это угнетает — но временно, ибо в мире полно не только злых, но и позитивных сумасшедших, работающих скелетами в луна-парковском тоннеле ужасов и коллекционирующих разорванные фотографии из-под будок-моменталок. Они никогда не спросят «зачем?», послушно ходят по нарисованным стрелкам, едят мороженое и участвуют в конкурсе, кто лучше и быстрее нарисует лошадь.

Такие люди живут везде, а не только в фильме Георгия Данелии «Я шагаю по Москве», — но в упорядоченных странах вроде Дойчландии или Соединенных Североамериканских Штатов их настойчивое перпендикулярное поведение, битвы за права пернатых и четвероногих, страсть к анилиновым нарядам и всеобщему равенству потихоньку перерастают в такой же психоз, каким является мелкобуржуазная мания складывать все на свое место, слушать новости и погоду, бить детей и разговаривать о холестерине. Поэтому нам ближе беспонтовый и безуздечный Париж, в котором легче сохранить восторги упований, первое дыхание, краску неги и стыда и в котором иногда попадается на улице официантка Амели из одноименного фильма Жан-Пьера Жене.

Пронзенная легендой об альтруистических подвигах принцессы Дианы, она задумывается: а не сделать ли и в самом деле что-нибудь волшебное для унылых, болезненных, мнительных, раздраженных и влюбленных в свое несчастье