Талтос - Энн Райс

— Эй, Мона, я собираюсь подставить тебе стул!

— Нет-нет, не надо. Со мной все в порядке. — Она открыла глаза. Восхитительный прилив энергии пронзил ее. Она распростерла руки и побежала сквозь кладовую и столовую, вниз, через длинный коридор, а затем вверх по лестнице.

— Пойдем. Давай пойдем! — кричала она

Так хорошо — бежать. Это ощущение, которое утрачиваешь в детстве, и она даже не представляла себе, как прекрасно — просто бежать, бежать и бежать вниз по Сент-Чарльз-авеню, так быстро, насколько хватало духу, с вытянутыми руками, прыгая по две ступеньки кряду. Бежать вокруг квартала лишь для того, чтобы убедиться, что можешь делать это, не останавливаясь, не задыхаясь, не опасаясь головокружения.

Мэри-Джейн неслась позади нее.

Дверь в спальню была закрыта. Добрый старый Райен. Возможно, он даже запер ее на ключ.

Но нет. Когда она ее открыла, там было темно. Она нашла выключатель, и потолочная люстра залила ярким светом аккуратно застеленную кровать, туалетный столик и кипу коричневых картонных коробок.

— Чем здесь так пахнет, не знаешь? — спросила Мэри-Джейн.

— Конечно знаю. Это запах Лэшера

— Ты действительно так думаешь?

— Да, — кивнула Мона. — На что, тебе кажется, похож этот запах?

— Хм-м-м, он вполне приятный. Похож на тот, который вызывает у тебя желание полакомиться ирисками, иди корицей, или шоколадом, или чем-нибудь в таком роде. Ух. С чего начнем? А знаешь что?

— Что? — спросила Мона, кружась над стопкой коробок.

— Люди умирали в этой комнате.

— Без шуток, Мэри-Джейн, каждый может сказать тебе такое.

— Что ты имеешь в виду? О Мэри-Бет Мэйфейр и Дейрдре и всех прочих. Я слышала все это, когда Роуан болела здесь, а Беатрис звонила, чтобы мы с бабушкой приехали в Новый Орлеан. Бабушка сама рассказала мне. Но кто-то еще умер здесь, кто-то такой, у кого был такой же запах. Ты ощущаешь этот запах? Или ты чувствуешь три запаха? Один — такой же, как у него. Другой — запах кого-то другого. А третий — запах самой смерти.

Мона стояла очень тихо, пытаясь уловить различие, но для нее все ароматы смешивались. С острой, почти утонченной болью она подумала о том, что Майкл описывал ей ту маленькую худенькую девочку, которая не была ни девочкой, ни человеком, — Эмалет. Пуля взорвалась у нее в ушах. Мона закрыла уши руками.

— Что случилось, Мона Мэйфейр?

— Боже правый, где это произошло? — спросила Мона, все еще крепко зажимая уши и зажмурив глаза. Потом она открыла их и взглянула прямо в сияющие голубые глаза Мэри-Джейн, стоявшей возле лампы, в тени.

Мэри-Джейн огляделась вокруг, повернув голову чуть влево, внимательно обводя взглядом комнату, а затем прошла вдоль кровати. Голова ее казалась очень круглой и маленькой под мягкими гладкими волосами. Она дошла до края кровати и остановилась. Когда она заговорила, голос был очень низким:

— Прямо здесь. Кто-то умер прямо здесь. Кто-то с таким же запахом, как у него. Но не он.

В ушах у Моны раздался крик, такой громкий и яростный, что показался ей в десять раз ужаснее воображаемого ружейного выстрела. Она схватилась за живот. «Прекрати это, Морриган, сейчас же прекрати. Я обещаю тебе…»

— Боже мой, Мона, тебя тошнит?

— Нет, ничего подобного! — Мона вся тряслась. Она начала напевать песенку, даже не задаваясь вопросом, что именно она поет, — просто что-то очень приятное, что, возможно, выдумала сама

Она обернулась и взглянула на кипу непреодолимо влекущих к себе коробок.

— Он есть и на коробках тоже, — сказала Мона. — Ты чувствуешь, какой он здесь сильный? Это от него. Ты знаешь, я никогда не слышала ни от одного члена семьи признания, что они чуют этот запах.

— Как же так, он здесь повсюду, — сказала Мэри-Джейн. Она стояла рядом с Моной, вызывающе высокая, с резко выступающими остриями грудей. — Он более всего чувствуется над этими коробками — ты совершенно права. Но взгляни, все коробки перевязаны тесьмой.

— Да, и помечены черным фломастером Райена. А на этой достаточно разборчиво написано: «Записи, анонимные». — Она слегка рассмеялась, головокружения как и не бывало. — Бедный Райен. «Записи, анонимные». Звучит как группа психологической поддержки для книг, которые не знают своих авторов.

Мэри-Джейн рассмеялась.

Мона довольно захихикала Она обошла коробки и опустилась на колени, стараясь не потревожить ребенка Он все еще плакал и вертелся как сумасшедший. «Это ведь из-за запаха, правда? Как и из-за всей этой глупой болтовни, воображения, фантазий». Она принялась напевать младенцу — сначала тихо, а затем в полный голос, но по-прежнему нежно:

— Принеси цветы самые красивые, принеси цветы самые редкие. Из сада, из лесной чащи, с холмов и долин. — Это был самый веселый, самый приятный псалом из всех, какие она знала, тот, который ее научила петь Гиффорд. Майский псалом. — Наши сердца переполняются радостью, наши радостные голоса поют о прекраснейшей розе долины!

— Bay, Мона Мэйфейр, у тебя есть голос!

— У каждого Мэйфейра есть голос, Мэри-Джейн. Но настоящего таланта у меня нет. Такого, какой был у моей матери или у Гиффорд. Ты послушала бы их голоса! У них были красивейшие сопрано. Мой голос гораздо ниже.

Она стала напевать, представляя себе леса, зеленые луга и цветы:

— Ох, Мэри, мы украсим сегодня твою голову цветами, королева ангелов, королева мая. Ох, Мэри, мы украсим тебя сегодня цветами…

Мона раскачивалась на коленях, положив руки на живот. Малышка нежно двигалась в такт музыке, ее рыжие волосы окружили все ее тельце, и она выглядела замечательно в околоплодных водах, словно туда добавили несколько капель оранжевых чернил. Девочка раскачивалась на волнах, невесомая, такая прозрачная, такая прекрасная. Такие крохотные пальчики на ручках и ножках. «Какого цвета у тебя глаза, Морриган?» «Я не могу увидеть свои глаза, мама, я вижу только то, что видишь ты, мама».

— Эй, проснись. Я боюсь, что ты собираешься выпасть.

— О да Я рада, когда ты зовешь меня обратно, Мэри-Джейн, ты делаешь правильно, когда зовешь меня обратно, но я молю небеса и Святую Деву Марию, чтобы у этой малышки были зеленые глаза, как у меня. Как ты думаешь?

— Лучшего цвета не придумаешь! — заявила Мэри-Джейн.

Мона положила руки на картонную коробку перед собой, от которой явственно исходил его запах. Не писал ли он эти листы своей собственной кровью? И подумать только! Его тело лежало здесь, внизу! «Мне следовало бы выкопать это тело. Я хочу сказать, все изменилось теперь. Роуан и Майклу придется с этим согласиться, или я просто не стану им об этом говорить. Суть в том, что это совершенно новые обстоятельства, и они касаются меня».

— Какие еще тела мы собираемся выкапывать? — спросила Мэри-Джейн с нахмуренным лбом.

— Ох, перестань читать мои мысли! Не будь мэйфейрской сукой, оставайся Мэйфейрской ведьмой. Помоги мне с этой коробкой.

Мона разорвала ленту ногтями и с любопытством стала рассматривать содержимое коробки.

— Мона, я не знаю, но здесь лежат вещи еще кого-то другого.

— Да-а-а, — протянула Мона. — Но этот кто-то другой является частью моего наследства, этот кто-то другой имеет свою собственную ветвь на нашем дереве, и вверх от корней к ветвям бежит мощная жидкость, наша живая кровь, и он — часть ее, он живет в ней. Ты можешь сказать, да, древняя ветвь, и пусть живет всегда и вечно, как деревья. Мэри-Джейн, ведь ты знаешь, что деревья самые древние долгожители на земле?

— Да, я знаю это, — кивнула Мэри-Джейн. — Там у нас вблизи Фонтевро растут три невероятно огромных дерева. Там есть кипарисовые деревья, у которых корни высовываются прямо из воды?

— Ш-ш-ш-ш…— Мона развернула все коричневые обертки — эти вещи были запакованы так, будто в них собирались перевозить фарфор Марии Антуанетты до самой Исландии, — и увидела первую страницу разрозненной пачки, завернутой в тонкий пластик и сверху стянутой толстой резиновой лентой. Небрежный, неразборчивый почерк, паукообразные буквы, с длинными большими «1» и «t», и «у» и с маленькими абляутами, в некоторых случаях не большими, чем точки. Но она должна прочесть это.

Она ногтями разорвала пластик.

— Мона Мэйфейр!

— Не трусь, девочка! — сказала Мона. — Я делаю то, что необходимо. Или ты будешь моей союзницей и помощницей, или, если пожелаешь, можешь прямо сейчас оставить меня. В этом доме кабельное телевидение принимает все каналы, можешь пройти в свою комнату и смотреть ящик, если не хочешь быть со мной. Или поплавай в открытом бассейне, набери цветов… Или выкапывай тела под деревом…

— Я хочу быть твоей союзницей и помощницей.

— Тогда положи руку на это, моя сельская кузина. Чувствуешь хоть что-нибудь?

— Ничего себе!

— Он написал это! Ты только взгляни на почерк этого нечеловеческого создания! Полюбуйся!

Мэри-Джейн присела на колени рядом с ней. Она держала страницу кончиками пальцев. Плечи ее сгорбились, желтые волосы повисли по обеим сторонам лица, белые брови контрастно выделялись на бронзовом лбу так, что можно было рассмотреть каждый волосок. Что она думала, чувствовала, видела? Что означало выражение ее глаз? Эта малышка не столь уж глупа. Она не тупая. Вся беда в том…