Талтос - Энн Райс

— Дорогая, сейчас надо поесть, — сказала Мэри-Джейн.

— Прекрасно, прекрасно! — вздохнула Мона, вытянув руки и распрощавшись с ночью при входе в дом

Она проплыла в кухню словно в состоянии восторженного экстаза и села за роскошный стол, который Мэри-Джейн накрыла для них. Она выставила фарфор королевы Антуанетты — самый изящный сервиз из всех в доме — с гофрированными позолоченными краями тарелок и блюдец. Умница! Ну до чего же замечательная девчонка! Как, родившаяся в отнюдь не богатом доме, девочка совершенно интуитивно выбрала самый хороший фарфор? В этой кузине скрывается масса возможностей. Но насколько рискованная натура! И как наивен оказался Райен, приведя ее к ним в дом и оставив их вдвоем

— Никогда не видела фарфора, подобного этому, — говорила Мэри-Джейн, захлебываясь от восторга. Он похож на жестко накрахмаленную ткань. И как это им удается? — Мэри-Джейн только что вошла в кухню с картонкой молока и коробкой какао.

— Пожалуйста, не сыпь этот яд мне в молоко. — Мона подхватила коробку с молоком, надорвала ее и наполнила стакан.

— Я хотела сказать, как им удается делать фарфор неплоским, не могу понять этого. Разве что он мягкий, как тесто, прежде чем его обжигают?

— Не имею ни малейшего понятия, — пожала плечами Мона, — но всегда обожала этот стиль. Эти чашки не так уж хороши в столовой: там они затмеваются стенными росписями. Но выглядят просто великолепно на этом кухонном столе, и как мудро с твоей стороны было выбрать эти баттенбургские кружевные салфетки! Я снова проголодалась, так давай же примемся за ленч. Это великолепно! Давай начнем объедаться!

— У нас не было ленча, и ты не ела ни крошки, — сказала Мэри-Джейн. — Я была напугана до смерти, что ты будешь ругать меня, что я прикасалась к этим вещам, но потом подумала «Если Мона Мэйфейр будет возражать, я тут же поставлю их обратно — так же просто, как и нашла их».

— Моя дорогая, дом сейчас принадлежит нам, — победно улыбаясь, заявила Мона

Боже, молоко было великолепно! Она расплескала его по столу, но оно было так хорошо, так хорошо!

— Выпей еще.

— Я пью его, конечно, я пью его с удовольствием, — сказала она

— Вижу, — сказала Мэри-Джейн, садясь на стул рядом с ней.

Все блюда были наполнены восхитительной, великолепной едой.

Мона положила себе на тарелку целую гору горячего риса. Не надо соуса — и так удивительно вкусно. Она начала есть, не дожидаясь Мэри-Джейн, которая ложку за ложкой бросала шоколадную пудру в свое молоко.

— Надеюсь, ты не возражаешь? Я просто обожаю шоколад. Не могу обходиться без него долго. Бывало время, когда я делала шоколадные сандвичи — можешь себе представить? Знаешь, как я их делала? Я прокладывала пару шоколадок «Херши» между двумя кусками белого хлеба, сверху укладывала ломтики банана, а потом еще посыпала сахаром. Уверяю тебя, это было восхитительно.

— О, я понимаю и могла бы чувствовать то же самое, если бы не была беременна. Однажды за один присест я проглотила целую коробку вишен в шоколаде. — Мона поглощала одну полную вилку риса за другой. Никакой шоколад не сравнится с этим. Идея вишен в шоколаде померкла. А теперь заключительная деталь. Белый хлеб. Заманчивая идея. — Знаешь, я думаю, что мне необходимы сложные углеводы, — сказала она. — Об этом говорит мне мой малыш.

Смеясь или напевая?

Нет проблем: все это очень просто и так естественно, она ощущает свою гармонию со всем миром, и для нее не составит труда возродить гармонию между Майклом и Роуан. Она снова села на место. Ее снова захватило видение небо, усеянное всеми видимыми звездами. Небо наверху вздымалось аркой — черной, чистой и холодной, а люди пели, и звезды были великолепны, просто удивительно великолепны.

— Что за мелодию ты так тихо напеваешь? — спросила Мэри-Джейн.

— Ш-ш-ш, ты слышишь это?

Райен только что вошел в дом. Она услышала его голос в столовой. Он разговаривал с Эухенией. Как удивительно было снова увидеть Райена! Разумеется, он не собирался выдворять Мэри-Джейн из дома.

Как только он вошел в кухню, Мона почувствовала жалость, увидев выражение усталости на его лице. На нем все еще был надет строгий костюм для похорон. Он должен носить костюм из креповой ткани в полоску; такую одежду носят летом все мужчины. Ей нравилось, когда мужчины летом носили такие костюмы, и она любила, когда пожилые надевали соломенные шляпы.

— Райен, присоединяйся к нам, — предложила она, прожевывая очередную пригоршню риса. — Мэри-Джейн приготовила нам целый пир.

— Садитесь поближе, и я приготовлю вам тарелку, кузен Райен, — сказала Мэри-Джейн, вскочив с места.

— Нет, не могу, дорогая, — сказал он, педантично соблюдая формальности по отношению к Мэри-Джейн, приходившейся ему сельской кузиной. — Я должен спешить, но благодарю тебя.

— Райен вечно спешит, — хмыкнула Мона. — Райен, прежде чем уйдешь, прогуляйся хоть немного по саду. Там просто прекрасно. Взгляни на небо, прислушайся к пению птиц. И если ты еще не чувствовал сладкого запаха олив, самое время сделать это сейчас

— Мона, ты поглощаешь рис в огромных количествах. Разве так нужно вести себя во время беременности?

Она постаралась справиться с приступом смеха.

— Райен, присядь и выпей стакан вина. Куда запропастилась Эухения? Эухения! Разве у нас не найдется вина?

— Я не хочу вина, Мона, благодарю вас.

Он отпустил жестом Эухению, на мгновение промелькнувшую в освещенных дверях, сгорбившуюся, злющую, всем недовольную.

Райен выглядел просто великолепно, несмотря на очевидную раздраженность. Моне он вдруг представился с огромной тряпкой в руках, стирающим пыль со всего вокруг. Она принялась смеяться снова.

Пора выпить глоток молока, а еще лучше целый стакан. Рис и молоко. Не удивительно, что техасцы едят эти продукты вместе.

— Кузен Райен, подождите минутку, — сказала Мэри-Джейн, — позвольте мне только наполнить вашу тарелку.

— Нет, Мэри-Джейн, благодарю тебя. Мона, я должен кое-что сказать тебе.

— Прямо сейчас, за обедом? Ну ладно, давай. Насколько это плохая новость? — Мона налила себе молока из картонки, пролив немного на стеклянный стол. — После всего, что уже случилось? Знаешь, в чем состоит проблема этой семьи? В закоснелом консерватизме. Меня часто занимает вопрос, не слишком ли это? Что ты думаешь на сей счет?

— Мисс Свинка, — сурово отозвался Райен. — Я разговариваю с тобой.

Мона смеялась уже едва ли не истерично. Как и Мэри-Джейн.

— Думаю, я получила здесь работу как повар, — сказала Мэри-Джейн. — И все, что мне нужно сделать с этим рисом, — добавить немного масла и чеснока.

— Опять она о масле! — Мона указала на Мэри-Джейн. — Везде масло! В этом весь секрет: поливать маслом все, что попадется на глаза. — Она подхватила ломоть белого хлеба и погрузила его в вязкую массу медленно тающего на блюдце масла.

Райен взглянул на свои часы, это был решительный сигнал, что он останется здесь не более чем на четыре минуты. И, благодарение Богу, не сказал ни единого слова о том, что заберет Мэри-Джейн отсюда.

— Так в чем же дело, хозяин? — спросила Мона. — Выкладывай. Я справлюсь с этим.

— Не знаю, сможешь ли, — тихо сказал он.

Этот ответ вызвал у нее новый взрыв смеха. Или, быть может, виной тому послужило растерянное выражение лица Райена. Мэри-Джейн не переставала хихикать, прикрывая ладошкой рот.

— Мона, я ухожу, — сказал он, — но в хозяйской спальне лежат несколько ящиков с бумагами. Это вещи, которые нужны Роуан: записи, доставленные из ее последней комнаты в Хьюстоне. — Он покосился в сторону Мэри-Джейн, будто говоря: «Она ничего не должна знать об этом».

— О да, эти ее записи, — отозвалась Мона. — Я слышала, как вы разговаривали о них в последний вечер. Ты знаешь, я слышала смешную историю, Райен, что когда Дафна Дюморье…[18] Ты знаешь, кто она была?

— Да, Мона

— Так вот, когда она писала «Ребекку», она начинала ее как эксперимент, чтобы понять, как долго сможет продержаться, не называя имени рассказчика, от чьего лица ведется повествование. Майкл рассказал мне об этом. Это правда. И ты знаешь, к концу книги эксперимент уже не имел значения. Но ты никогда не узнаешь имени второй жены Максима де Винтера в этом романе или в кино. Ты видел фильм?

— Так в чем же там было дело?

— Ну, Райен, ты всегда остаешься верным самому себе. Ты дойдешь до могилы, не произнеся даже имени Лэшера. — И снова она принялась неудержимо смеяться.

Мэри-Джейн хохотала и хохотала, словно все знала. Нет ничего смешнее, чем человек, смеющийся над шуткой, смешнее его может быть только тот, у которого не прорежется даже и следа улыбки, а вместо этого он будет смотреть на вас с неописуемой яростью.

— Не притрагивайся к ящикам, — торжественно произнес Райен. — Они принадлежат только Роуан! Но есть нечто такое, что я должен сказать тебе… Речь о Майкле… Я кое-что нашел в генеалогических записях в тех бумагах. Мэри-Джейн, пожалуйста, сядь и ешь свой ужин.