Талтос - Энн Райс

Эш отнесся к его словам почти печально, спокойный, он просто слушал его, пока тот продолжал говорить, охваченный волнением.

— Позвольте мне отвести вас туда, вас обоих, позвольте мне увидеть бракосочетание Талтоса на скалистой вершине холма Гластонбери! — Его голос стал тихим, а слова он произносил размеренно, неторопливо. — Если я увижу чудо рождения там, на священной горе, на месте, где сам Христос ступил на землю Англии, — где погибли старые боги и вознеслись новые, где пролилась кровь в защиту всего святого… Если я увижу рождение взрослого отпрыска, увижу, как он обнимает своих родителей, — символ самой жизни… Тогда для меня перестанет иметь значение, буду я жить или умру.

Он поднял руки, словно держал в них священный замысел, а его голос утратил истерическое звучание, глаза прояснились и смотрели почти нежно.

Юрий глядел на него с нескрываемым подозрением.

Эш являл собой символ воплощенного терпения, но впервые Майкл заметил в глубине его глаз мрачные эмоции; даже его улыбка казалась горькой.

— В таком случае, — сказал Гордон, — я увидел бы то, для воплощения чего был рожден. Я стал бы свидетелем чуда, которое воспевают поэты и которое снится старикам. Чуда, превосходящего все, которые я когда-либо знал, с тех пор как мои глаза научились читать, а мои уши — слышать сказки, которые мне рассказывали, а мой язык научился образовывать слова, способные выразить сильнейшие склонности моего сердца.

Подарите мне эти последние драгоценные моменты, время для путешествия туда. Это не слишком далеко отсюда. Едва ли больше четверти часа — всего несколько минут для нас всех. И на вершине холма Гластонбери я вручу ее вам, как отец вручает дочь, мое сокровище, мою возлюбленную Тессу, чтобы вы совершили то, чего оба желаете.

Он остановился, глядя на Эша, отчаянно спокойный и глубоко опечаленный, словно за этими словами скрывалось полное приятие собственной смерти.

Он не обратил внимания на открытое, но молчаливое презрение Юрия. Майкла удивило полное преображение, произошедшее в старике, его безоговорочная убежденность.

— Гластонбери, — прошептал Стюарт. — Прошу вас. Не здесь. — И наконец тряхнул головой. — Не здесь, — прошептал он и умолк.

Лицо Эша не изменилось. А затем, очень мягко, словно сообщая ужасную тайну нежной душе, человеку, которому сочувствовал, он сказал:

— Соединения быть не может, не будет и отпрыска. — Он говорил медленно. — Она стара, ваше прекрасное сокровище. Она не может родить. Ее источник высох.

— Стара — Стюарт был ошеломлен, он не мог поверить. — Стара? — прошептал он. — Вы сумасшедший. Как вы могли сказать такое?

Он беспомощно обернулся к Тессе, наблюдавшей за ним без боли и разочарования.

— Вы сумасшедший, — повторил Стюарт громким голосом. — Взгляните на нее! — вскричал он. — Взгляните на ее лицо, на ее формы. Она великолепна. Я привел вас сюда, к супруге такой красоты, что вы должны пасть на колени и благодарить меня!

Внезапно он остановился, еще не веря, но медленно осознавая крушение всех своих надежд.

— Возможно, у нее будет такое же лицо в тот день, когда она умрет, — сказал Эш со свойственным ему хладнокровием. — Я никогда не видел лицо Талтоса, которое было бы иным. Но ее волосы белые, совершенно белые, в них не осталось ни одной живой пряди. Она не источает никаких запахов. Спросите ее. Люди использовали ее снова и снова. Или, возможно, она странствовала среди них дольше, чем даже я. Ее лоно умерло. Ее источник иссяк.

Гордон более не протестовал. Он прижал ладони к губам, чтобы скрыть свою боль. Женщина казалась слегка озадаченной и лишь немного встревоженной неопределенностью своего положения. Она прошла вперед и, обняв длинной, тонкой рукой дрожащего Гордона, прямо обратилась к Эшу.

— Вы осуждаете меня за то, что мужчины делали со мной, за то, что они пользовались мной в каждом городе, в каждой деревне, куда я входила, что в течение многих лет кровь вытекала из меня снова и снова, пока ее уже больше не осталось?

— Нет, я не осуждаю вас, — искренне ответил Эш с глубоким сочувствием, — я не осуждаю вас, Тесса. Искренне говорю вам

— Ах, — снова рассмеялась она ярким, почти сверкающим смехом, словно в его словах заключался источник ее наивысшего счастья.

Внезапно она взглянула на Майкла, а затем на стоящую в тени возле лестницы Роуан. Ее выражение было искренним и прелестным.

— Здесь я спасена от этих кошмаров, — сказала она. — Меня целомудренно любит Стюарт. Здесь теперь мое убежище. — Она протянула руки к Эшу. — Побудьте со мной, поговорите со мной. — Она повела его за собой в центр комнаты. — Не хотите ли потанцевать со мной? Я слышу музыку, когда гляжу вам в глаза

Она притянула Эша ближе к себе и произнесла глубоким, прочувствованным голосом:

— Я так рада, что вы пришли.

Только теперь она взглянула на Гордона, ускользнувшего подальше, — с нахмуренным лбом, с пальцами, все еще прижатыми к губам, он отступил назад и нашел для себя старый, тяжелый деревянный стул. Он опустился на него, прислонился головой к твердым планкам спинки и устало отвернулся в сторону. Вся его одухотворенность исчезла. Казалось, сама жизнь покидает его.

— Потанцуйте со мной, — сказала Тесса. — Вы, все, не желаете ли потанцевать? — Она развела, руки, откинула голову и тряхнула гривой волос, которые и в самом деле выглядели безжизненными и очень, очень старыми.

Она кружилась и кружилась, пока ее длинное пышное фиолетовое платье не закрутилось вокруг нее, превратившись в колокол… Она танцевала на пальцах своих маленьких ног.

Майкл не мог отвести глаз от нее, от легких раскачивающихся движений, образовывавших громадный круг; движение она начинала с правой ноги, затем близко приставляла к ней левую, как будто исполняла некий ритуальный танец. Что касается Гордона, на него было больно смотреть: перенести такое разочарование было для него тяжелее, чем потерять жизнь. Казалось, что роковой удар уже был нанесен.

Эш также с восхищением следил за движениями Тессы — возможно, растроганный, определенно встревоженный, а быть может, даже несчастный.

— Вы лжете, — сказал Стюарт, но это был отчаянный шепот сломленного человека. — Вы говорите гнусную, ужасную ложь.

Эш даже не счел необходимым ответить ему. Он улыбался и кивал Тессе.

— Стюарт, где моя музыка? Пожалуйста, сыграй мою мелодию. Сыграй мою мелодию для… для Эша! — Она глубоко поклонилась Эшу и одарила его еще одной улыбкой, он тоже поклонился ей и взял ее за руки.

Человек, сидевший на стуле, не мог двигаться и только снова и снова бормотал, что это неправда, — но уже и сам не верил своим словам.

Тесса принялась тихо напевать мелодию, снова закружившись в танце.

— Играй музыку, Стюарт. Играй ее.

— Я сыграю ее для вас, — тихо сказал Майкл.

Он повернулся в поисках какого-нибудь музыкального инструмента, надеясь на чудо, что это будет не арфа и не скрипка, не что-нибудь иное, требующее присутствия музыканта, потому что, если такой инструмент найдется, он не сможет выполнить свое обещание.

Он и сам чувствовал себя удрученным, чрезвычайно опечаленным, не способным радоваться огромному облегчению, что ему следовало бы ощущать. И на миг его глаза встретились с глазами Роуан, и она тоже показалась ему охваченной печалью, окутанной ею, как вуалью. Она стояла, сложив руки, очень прямая, возле лестничных перил, следуя глазами за движениями танцующей женщины, напевавшей четкую мелодию, что-то такое, что знал и любил Майкл.

Майкл обнаружил устройство — стереосистему, компоненты которой выглядели почти мистически современно, — с сотнями крошечных цифровых экранов, кнопок и проводов, тянущихся, словно змеи, к динамикам, висящим на довольно большом расстоянии друг от друга на стене.

Он наклонился, пытаясь прочесть название музыкальной пьесы на кассете внутри плеера.

— Это то, что она хочет, — сказал Стюарт, все еще смотревший на женщину. — Поставьте именно эту. Она проигрывает ее все время. Это ее музыка.

— Танцуйте с нами, — сказала Тесса. — Разве вы не хотите танцевать с нами?

Она двинулась в направлении Эша, и на этот раз он не смог отказаться. Он взял ее за руки и затем обнял, как мужчина обнимает женщину для вальса, заняв подходящую позицию.

Майкл нажал на кнопку. Музыка началась тихо, ритмы басовых струнных звучали замедленно, выплывая из множества динамиков; затем вступили духовые, гладкие и звонкие, вместе с мерцающими звуками клавесина, который, спускаясь по тем же мелодическим линиям, взял на себя ведущую, основную тему, так что теперь уже струнные последовали за ним. Эш сразу же повел свою партнершу широкими грациозными шагами и плавными кругами.

Это был Канон Пахельбеля[17]. Майкл мгновенно узнал его, хотя никогда не слышал в подобном исполнении: с полным звучанием басовых, очевидно соответствовавшим замыслу композитора. Существовало ли что-нибудь печальнее этой музыкальной пьесы, что-нибудь столь же искренне выражающее одиночество? Музыка усиливалась, выходя за пределы, установленные барокко для духовых, скрипичных и клавесинов, исполняющих свои налагающиеся одна на другую мелодии с душераздирающим великолепием, так что музыка казалась одновременно и вечной, и исходящей из самого сердца.