Вразумление, самосотворение и биография - Валерий Николаевич Горелов

С «хорошим» холестерином все и так было понятно, он хороший, а с «плохим» все плохо, и ясности было мало.

На фоне этих неясностей в одной из районных больниц средних лет доктор и решил эту задачу, выведя формулу той самой «плохости». Он там что-то сложил, умножил, извлек из чего-то, только ему известного, и сам сильно испугался полученной картинки – сердечнососудистые заболевания с отрывом лидируют по смертельным исходам. Так вот, этот доктор, созвучно со своей анти-карьерной фамилией Пилюлин, обрядил эти смертельные исходы в стройную математическую формулу. Теперь все это можно было предотвратить или надолго отсрочить и во времени, и в пространстве человеческого бытия. Пилюлин высчитал главное: за счет каких сил образуется этот «плохой» холестерин, и как себя вести, чтобы его не производить. В институте он учился хорошо, но сильно тяготел к теоретической медицине, поэтому и сейчас немного времени уделял лечению реальных хворых людей, а больше был сосредоточен на издыхающем теле изменчивых медицинских теорий. О своем как бы открытии он не доложил наверх, а по древней традиции решил экспериментировать на себе любимом. С «плохим» холестерином у него самого был полный порядок, что было результатом его регулярных посиделок с друзьями и подругами на природе с шашлыками и водкой. Но теперь ему накопление этой пакости представлялось совсем по-другому.

Всю эту хворь он посчитал по граммам, и только индекс своих добрых дел, что есть в его формуле, он должен был обозначить расстояниями, сантиметрами, километрами и так далее. А с измерением добрых дел не очень получалось, их измерить было сложно, ибо пути их были кривыми и очень извилистыми. Пилюлин честно пытался изложить в мерах длины все свои хорошие поступки за последнее памятное время, но кривые ломаные линии ускользали и не складывались в единицы длины. А индекс хороших поступков в его формуле был хоть и не самой важной составляющей, но существенно влиял на всю изобретенную Пилюлиным математику. Их значение он должен был получить в пространственно-временном портале не менее чем за 6 месяцев, чтобы подставить формулы избавления от «плохого» холестерина. Но за 6 месяцев жена вспомнила только два его хороших поступка: зимой, когда забился мусоропровод, он вынес мусор, а весной ее маму назвал не как обычно кобылой, а только по-доброму – лошадью. Этого, конечно, было мало, но мечтательный Пилюлин отнес это на тот счет, что очень мал временной промежуток, да и хорошие дела, как известно, не замечаются и не запоминаются. В общем, график и формула у него не складывались. Тогда он решил идти другим путем.

***

Этот новый путь ему вчера подсказал больной на приеме. Здоровенный и толстый мужик долго устраивался на стуле, при этом бормотал и морщился, лицо у него было красное и унылое. Мужик жаловался на боли в паху; раздеваясь за ширмой, он долго пыхтел, снимая обувь, и кряхтел, расстегивая штаны. Осмотр продлился одну минуту: все было на виду. Пилюлин вернулся за стол и стал писать направление к хирургу. Углубленный в собственные каракули, он вроде в никуда сказал:

– Вы, мужчина, херней маетесь.

Пока за ширмой сопели, ответа не было, но мужчина, присев на стул, переспросил:

– А вы уверены, доктор, что сами ей не маетесь?

Откуда было мужику знать, что на латыни, принятой в медицинских кругах, слово «hernia» – реальный медицинский диагноз, известный людям с глубокой древности, а по-русски это – грыжа. Но больной уже не унимался, и пока его выталкивали за дверь с направлением к хирургу, что было совсем не просто, много чего успел наговорить про хорошее и плохое. И Пилюлин вдруг подумал, что в формулы избавления надо вносить поправки. Что добрым поступкам должен давать оценку кто-то, а не сам их исполнитель, и этот кто-то должен быть один на всех.

Работа мозга Пилюлина не знала пауз и отдыха, мозг сотворял интеллектуальный продукт из обыденного. До конца дня он впал в глубочайшие размышления, отменив прием и закрыв дверь изнутри на ключ. Но это только до конца дня, ибо вечером у коллеги-проктолога намечался не очень крупный, но юбилей. Вечером так «наюбилеились», что Пилюлин принялся зажимать в туалете пухлую медсестру Люсю и набиваться ей в спутники жизни, а позже Люсей принялся называть собственную жену и обещал покарать за измену. Утром вспомнил только одно – как юбиляр ему сказал доверительно:

– Ты, Пилюлин, только тогда нормальный, когда пьяный.

Жена ходила надутая, похоже они какие-то гадости обсуждали с ее мамой-гнедой кобылой. Из-за своей надутости она и суп утренний пересолила, а в больнице надо было принять больных сегодняшних, да плюс еще вчерашних. Быт заедал, не давали мыслить, а мыслители не должны работать, ибо работа им мешает. Вот с такой головой он, наодеколоненный, шел в поликлинику.

Пилюлин часто думал о судьбах медицинской интеллигенции и находил параллели с судьбой собственной персоны, это его успокаивало и бодрило одновременно. Вообще, он казался себе многоликим, особенно сейчас, когда был не в состоянии унять дрожь в пишущей руке, и, делая тем самым свой почерк еще более каллиграфическим, он всем поголовно выписывал направления на анализы, а тем, у кого уже были анализы крови, – на анализы мочи и кала. Сестра Люся тоже была надутая, похоже, он ей вчера лямку оторвал от бюстгальтера, но она была отходчивая и незлобивая, и если обижалась на вчерашние процедуры ощупывания, то не сильно. А после обеда, когда уже можно будет по пивку, Люся, подобрав свой большой зад, сбегает за пивом.

Было понятно, что все заслуживает осмысления и четких формулировок. Его даже в таком состоянии очень тревожили «плохой» холестерин и формула подсчета хороших дел. Точковщиком хороших дел ему виделся то бородатый звездочет в колпаке, то огромное кибернетическое устройство с USB-флешкой в виде дудочки и с глазом.

Наконец наступило послеобеденное время, Люся проворно сбегала за разливным пивом и еще притаранила двух сушеных лещей. Все страдающие сбились в маленькой каморке, где еще недавно работал техник-зубопротезист. По версии Пилюлина, тот уволился после того, как Люся на него навалилась в поисках любви, но это, конечно, шутка. Пиво наливал каждый себе, оно было холодным и резким. Ведерную канистру добивали, облизывая лещовые кости, соленые как смертный грех. Халаты попрятали в шкафчики, рабочий день закончился.

***

Люся любила петь и ходила в караоке недалеко от дома, когда получалось. Караоке почему-то называлось «Русские блины» – не очень романтично, но гастрономически привлекательно. Она была полной не потому, что много ела, – ела она совсем мало, – а вес к