Пеший камикадзе, или Уцелевший - Захарий Калашников

все твои вещи?

Бис кивнул.

— Идём!

— Ну? — с нетерпением спросил Песков, всё это время подпирающий машину задом. — К нам?

Бис почтительно промолчал, уступая слово родному, но Медведчук не обронил ни звука.

— Чего молчим? — он развёл руками, недоумевая, с интонацией в голосе, которая позволительна разве что близкому другу или на худой конец начальнику и мягко добавил. — Нельзя ответить, что ли?

— Вези в аэропорт, — строго приказал Медведчук.

Песков на секунду замешкал, соображая, затем встрепенулся, размотал руку словно винт тяжёлого транспортного самолёта, вскинул её вверх и выдал свистящее «да» по — английски, следом схватил «замороженного» Биса за плечи и встряхнул так, что едва не сорвал протез руки.

— Бросай шмот в багажник, — радостно крикнул он Егору. — Едем!

Егор подставлял лицо ветру в открытое окно, любуясь погожим деньком, улыбаясь своей удачливости и безмятежному белесому от яркого солнца небу, по которому плыли разлохмаченные облака. Свет вокруг сиял, окрасив золотом дома, деревья и редких прохожих. Люди ждали врага в своих квартирах, там, где прятали детей и выходили по одному по крайней надобности и также быстро спешили назад. Егор с тёплой грустью вспомнил беззаботное детское лето: квас, футбол, речка, всё то, чего здесь так скоро не появится.

«Лишь бы дети не брали в руки оружие, как чеченские… — устремил он взгляд на Пескова, отыскав его в зеркале заднего вида. — Витька — торнадо, — пришло на ум. — Виктор, — он мысленно произнёс имя с ударением на последнем слоге. — Тор», — умилился Егор, вспомнив момент, когда тот от восторга или от радости, завращал рукой как винтом, узнав, что Егор едет на базу Медведей. –

Точно Тор. По — другому и не назвать».

Виктор Песков выглядел моложе своих лет, напоминая семнадцатилетнего подростка в пубертатный период с угревой сыпью на висках и подбородке. Нарочитую взрослость ему придавала военная форма и проникновенный вид, с которым он крутил баранку будто управлял многотонным танкером, был усерден и глубоко сосредоточен на занятии, которое называл «рулёжкой».

Медведчук по — прежнему пребывал в задумчивости, казалось, с того самого момента как вышел от комбата.

«Интересно, — подумал Бис, — что ему сказал Ходарёнок, что он так озаботился? Не из-за меня ли?»

Егор по обыкновению ехал на заднем сидение, к чему давно успел привыкнуть. Было тоскливо от того, что приходилось менять с трудом обжитое место и в то же время радостно, что ему не жить с кавказцами. Потешался от мысли, что станет скучать по Аллагову и Зазиеву, как ни крути, они были единственными с кем сложились хоть какие — то, не назвать доверительными, но отношения. Были ещё Берг и Тутыр, Голиаф и другие, с кем повелось столкнуться, но многих не стало и это налагало определённую тоску и горечь. К тому же он ничего не ждал от будущего: будь, что будет — Егор решил заранее. В горячем воздухе вновь почудился запах анжелкиных духов, Егор откинулся на подголовник, прикрыл глаза и без всякой на то причины вспомнил строчку из Бродского: «лучший вид на этот город, если сесть в бомбардировщик». Стихов Егор больше не писал, в жизни без ноги и руки для них не оказалось места.

Подразделение Медведчука, именуемое в узких кругах как «Медведи», дислоцировалось в «Девятке», девятиэтажном многоквартирном доме на улице Взлётной под номером одиннадцать с литерой «А», присвоенным отделом градостроительства городской администрации и располагавшимся на расстоянии прямой видимости, не превышающей полтора километра в положении непосредственного соприкосновения с противником, оборонявшим аэропорт. Это было самое высокое здание в окрестностях откуда как на ладони были видны оба терминала и командно — диспетчерский пункт управления полётами, всеми называемый «вышка» на манер привычных в среде военных упрощений.

Дежурившие у дверей «Девятки» бойцы, докуривая, проводили машину цепкими взглядами до полной остановки и рачительно осмотрели появившегося из неё Биса, как присматриваются к новому квартиранту. Их взгляды прошлись по Егору совершенно одномерно, по параболе: начиная с лица вскользь книзу на обувь и, снова поднявшись, замерли на конце карбонового бегового протеза, торчащего за спиной Биса из рюкзака как антенна. Никто не проронил ни звука. Бис тоже был нем.

Большая часть настоящих жильцов «девятки» совсем недавно в спешке эвакуировалась, их переселили в центр города, а другая — малозначительная — продолжала жить рядом с ополченцами. Кто — то не хотел оставлять родных стен; были и те, кто по адресу прописки зачислялись в один из батальонов ополчения; кому — то льстило и, вероятно, очаровывало подобное соседство, создавая ложное чувство защищённости и гордость за то, что предстояло оказаться под огнём всем вместе и стойко его вынести пассивно обороняясь, помогая возможным раненым и контуженным, и самим себе, до конца не осознавая, что каждую минуту они такие же мишени как и бойцы самообороны. И именно это единство жильцов дома и бесстрашных защитников Донбасса в равной степени мотивировало обе стороны: одних — крепко защищаться, других — держаться.

«Ничего — ничего, — подумал Бис, — эти чувства скоро пройдут. Едва первый снаряд из танка угодит в стену».

С позиции тактической оценки, а также оценки имеющегося у противника вооружения, — танков как выяснил Бис у Киборгов не было, — «девятка» была выгодной стратегической высотой с высоким коэффициентов живучести и обороноёмкости, вследствие чего, кроме оборонительных позиций бойцов — волонтёров, здесь располагался объединённый командно — наблюдательный пункт и казармы ополченцев.

Сразу за домом утопал в зелени добротный посёлок со странным, видимо, по вине всё той же градостроительной администрации, названием — «пятнадцатый участок». Согласно картам на стенах штаба, куда Егора привели по тёмным коридорам, «пятнадцатый участок» был элитным загородным районом города с рядами аккуратных ухоженных домов и широким пространством зелёных насаждений. «Пятнашка» — опять же на языке ополченцев — считалась зажиточной и жить здесь было престижно. Однако, ныне тут рос бурьян и стояла полная звенящая пустота с мёртвой и гнетущей тишиной, как на кладбище. Вроде, поют птицы и растут цветы — но жизни нет.

Совсем рядом, слева, располагался Иверский монастырь с позывным «Трёшка», как разъяснил Медведчук, женский монастырь Донецкой епархии украинской православной церкви Московского Патриархата. Монастырь тоже обороняли ополченцы, там же размещалась ещё одна группа «Медведей».

Бис уставился в пустое окно, оценивая существующую за ним обстановку. Глазами пересёк пару улиц, названия которых не знал и вновь уставился на «трёшку» — Украина яростно отрицала своё православие и нещадно уничтожала всё, что убеждало в обратном, ярким примером чему служило внешнее убранство монастыря.

— Лучше уйди… — значительно сказал Игорь. — Снайпера…

Егор вернулся к столу.

— Чем озабочен? — подсел