Капля духов в открытую рану - Катя Качур

что, на паперти стояла?

– Ну, почему же на паперти? В самом центре столицы, на дорогом и престижном месте, которое нужно еще заслужить. И не она, а я, – парировал Рэйф Файнс.

– Чем же вы зарабатывали? Стриптизом?

– Ваш покорный слуга играл на скрипке.

– Подумать только! – Наметанным глазом Сайгонский оглядел его с ног до головы. – Интересный экземпляр. Как зовут?

– Сергей Лейшниц.

– Красиво. Я должен тебя прослушать. Завтра в три часа жду с инструментом в студии звукозаписи этажом выше. Ленуся, выпиши ему пропуск, – крикнул он секретарше и, сверкая глазом, проводил скрипача до двери.

После того как шаги Рэйфа Файнса растаяли в коридоре, Иван Захарыч доверительно обратился к секретарше:

– Как тебе персонаж?

– Очень даже, – возбужденно ответила Ленуся.

– А если нам заменить уставшего Кречета восходящей звездой, а? – Он приставил к губам короткий толстенький палец. – Только я ничего тебе не говорил. Возьми с моего стола коробку, сгоняй в банк и переведи эту грязную мелочь мне на карту. Там должно быть триста тысяч. Запомни. И ни копейкой меньше.

Глава 39

Блистеры и баночки из-под лекарств занимали треть стола на кухне и мешали резать овощи на доске. Она подвинула их локтем, таблетки полетели вниз на радость кошке. Ася попыталась согнуться, чтобы поднять, но только скорчилась и застонала. Как и предсказала старая медсестра, боли не прошли. Они поменяли тональность, локацию, из резких и прыгающих превратились в тягучие и вязкие, как и прежде, выматывали своим постоянством. Полосатая кошка весело гоняла по полу нейрометдин и нимесил.

– Какие названия! – однажды восхитилась подруга Ирка, заскочив в гости. – Будто имена сказочных принцев.

Ася поразилась такому сравнению. Ирка никогда не болела, и ассоциации у нее были тоже на редкость здоровыми. «Здравствуйте, месье Диован! Как поживает старина Мовалис? Недурно, недурно. А вот герцог Траумель совсем плох. Знаете, ходят слухи о его скорой кончине». Бессмысленные диалоги с тех пор рождались в Асиной голове всякий раз, когда она запивала водой разноцветную горсть таблеток или набирала в шприц жидкость из разломанных ампул.

– Знаешь, тебе бы надо съездить на лечение в Швейцарию, Израиль или Карловы Вары, – сказала как-то давняя приятельница Алевтина. Она на пятом десятке неудачно переломала лодыжку и с тех пор колесила по всем курортам мира, попутно выкладывая в Инстаграм свои загорелые бедра и шикарные платки Эрмес, развевающиеся над морскими просторами. Ее спонсорами были двое бывших любовников, которые неведомо по каким мотивам продолжали вкладывать деньги в Алевтину и ее безработного мужа. Поговаривали, что Аля – ведьма. И действует на мужчин исключительно приворотом. Потому что иного объяснения ее благосостояния никто найти не мог. Алевтина была крупной, под два метра ростом, дебелой бабой с красивым славянским лицом и абсолютной верой в собственную неотразимость. Самокритика была ей чужда, она крайне любила свое тело и называла его части уменьшительно-ласкательно: «Моя ручка, мои волосики, мое плечико, мои пальчики».

– Знаешь, я ведь не просто так сломала ножку пять лет назад, – поделилась она с Асей. – Это меня сглазили, точно!

– Да ладно. – Ася не верила в подобную дребедень.

– Что – ладно? И ты тоже не зря болеешь со своей спиной. И с мужем рассталась не по своей воле.

– А по чьей?

– Кто-то тебя не любит. – Алевтина картинно затянулась сигаретой.

– Меня никто не любит, Аль. Я и сама себя ненавижу.

– Это зря. С тебя бы снять порчу всю эту.

– Сними.

– Ну я этим давно не занимаюсь. Ты для начала закопай в землю свою грыжу, которую тебе на память подарили. На убывающей луне. И произнеси заклинание.

– Какое?

– Ну, типа засохни, уйди от меня, напасть, оставь мне здоровье и все такое. Ты же журналист, сама напиши.

– То есть можно самой написать всякую хрень и это будет заклинанием? – обалдела Ася.

– Ну да, здесь же посыл важен, а не слова. И я тебе одного колдуна черного дам, Юрку, сгоняй к нему, вдруг поможет. Ну и, конечно, хороший европейский лечебный санаторий.

– Дорого. Я еще с банками кредитные хороводы вожу.

– Здоровье дороже, на нем нельзя экономить, – заключила Алевтина.

– У меня свой проверенный лекарь – время, – вздохнула Ася. – Лечит бесплатно. Правда, без наркоза…

Она уже вышла на работу. Холодное лето сменилось невнятной осенью, а затем дождливой зимой. Снега не было, Москва стояла продрогшим плешивым псом на грязном асфальте. Ася обожала снег. Каждый раз она ждала его как награду. Каждый раз ей казалось, что Господь чудотворными белыми бинтами укутывает ее мокнущие раны, и те наконец начинают затягиваться. Она помнила Н-ские снегопады. Выходила в школу, когда было еще темно, пробиралась узкими вытоптанными тропинками между сугробов выше человеческого роста. Редкие фонари заставляли снег переливаться, Ася ловила снежинки на волосатую варежку, рассматривала их, а затем слизывала языком. Иногда захватывала целую горсть рыхлого снега, подносила сначала к глазам, смотрела сквозь него на фонари, а потом все равно отправляла в рот. Вкус был мягким, пресным, отдавал овчиной. В школьной раздевалке крючки для одежды были вбиты прямо в стену по всему периметру маленькой подвальной комнаты. Размокшие от снега пальто и шубы из свалявшегося искусственного меха вешали друг на друга, и к концу школьного дня они превращались в единое влажное месиво с характерным едким запахом пота и заветрившейся шерсти. В Никусиной школе таких раздевалок уже не было. Да и таких зим в природе уже не повторялось. Земля на московских газонах оставалась влажной, жухлая сгнившая трава не была завуалирована даже инеем. Асе подумалось, что в такую почву легко будет зарыть ее грыжу. Она стыдилась этой мысли, но идея Алевтины почему-то сверлила ее мозг. А вдруг, думалось ей, этим актом закроется вся та серая, нелепая полоса в ее жизни, и она очнется, как от кошмарного сна, радуясь, что все по-прежнему – молодость, востребованность, любовь. В полночь она спустилась на единственный газон под окнами собственного дома, прихватив с собой металлический совок, которым в детстве орудовала Никуся. Села под деревом и начала копать. Грунт оказался жестким, каждый удар совка гулко разносился по всей округе. Земля не особо поддавалась, Ася чувствовала себя полной идиоткой, но продолжала рыть. Неподалеку от этого места были захоронены две ее кошки – любимицы, прожившие долгую счастливую жизнь и бывшие свидетелями ее супружеского счастья. Хоронил их Нехорошев, тоже ночью с разницей в три года, умудрившись не привлечь к себе внимание, хотя копал большой лопатой и вырывал такие огромные могилы, в которых Ася могла бы уместиться и сама, поджав