Виланд - Оксана Кириллова

послушайте, эти звери надругались над беременной немецкой женщиной, а потом избили…

Франц тут же перевернул страницу и, глянув на статью, возмутившую Карла, громогласно расхохотался. Я уже догадывался, в чем было дело.

– Разница лишь в том, что чехи насиловали Анке, а поляки Грету, – ухмыльнулся Франц. – Браво, министр!

Карл удивленно переводил взгляд с меня на Франца.

– О чем вы? – проговорил он.

– Об истине, – усмехнулся Франц, – судя по всему, ее убивают и насилуют еще до начала войны.

– Фюрер проявляет чудеса терпения, – снова заговорил Карл, – он все еще призывает вернуть Данциг без кровопролития. Но неблагодарные свиньи лезут на рожон! Данциг по праву наш!

– Данциг – вольный город, – напомнил Франц.

– Но сейчас все равно что их, – не согласился я, – господствуют там поляки. У Германии к нему ни троп, ни дорог.

– Откровенно говоря, это злит больше, чем Судеты или Рейн, ибо это наше самое законное притязание. Данциг по праву истории и крови наш! – продолжал кипятиться Карл.

– Друг Карлхен, – вкрадчиво начал Франц, – как я погляжу, ты не любишь копать глубоко. Или ты забыл, что все эти территории, которые мы вынуждены были отдать им по версальской кабале, мы сами захватили лишь в конце восемнадцатого века? Уверен, тот раздел между Прусским королевством, Российской империей и австрийской монархией поляки тоже считали грабительским, ведь они жили на этих землях более тысячи лет до раздела. И Версальский договор стал для них всего лишь торжеством справедливости. Видишь ли, у каждого своя правда, и всякий истинно уверен, что ошибается другой, а на деле все одно: чума, война, голод, смерть. И так по кругу.

– Франц дело говорит, за Данциг они будут стоять до последнего, потому как свято верят в законность своих притязаний, – заметил Ульрих, – да и выход к морю так просто не отдадут.

– И все равно, они чертовы лицемеры! – стоял на своем Карл. – Сейчас верещат, что им требуется помощь Запада против «незаконных германских притязаний», – передразнил он, – а когда полосовали Чехословакию, то ничего не сказали против и даже не пустили через свою территорию русских, которые собирались помочь чехам. А все потому, что у них был свой шкурный интерес. Как падальщики, отщипнули под шумок Тешинский кусок от Чехословакии, на который давно облизывались. А теперь, как их коснулось, они, видите ли, о справедливости вспомнили.

И тут, к моему удивлению, Франц не стал спорить, но неожиданно согласно кивнул:

– Глупость, жадность и недальновидность – страшные пороки и должны быть наказуемы. И в этом случае Германия стала всего лишь справедливым уравнителем.

18 ноября 1993. Свидание № 4

– Почему вы развелись с Карлом?

Сегодня Лидия была рассеянна. Войдя, она едва заметно кивнула Валентине, затем что-то долго искала в портфеле, роясь в своих бумагах. Валентина не отвечала, а с интересом наблюдала за адвокатом. Наконец Лидия заметила, что в комнате по-прежнему стоит тишина, и подняла голову.

– Неудачный день? – как ни в чем не бывало спросила Валентина.

Лидия нахмурилась.

– С чего вы взяли?

– Такие вещи сразу бросаются в глаза. Что случилось?

– Вас это не касается, – покачала головой Лидия и тут же добавила уже мягче: – Я имею в виду, эти проблемы не имеют отношения к вашему делу. Так почему вы развелись с Карлом?

– Мне кажется, полезнее будет обсудить твои проблемы, – совершенно серьезно произнесла Валентина, – ты замужем, Лидия?

Лидия на секунду замерла, рука с зажатыми в ней бумагами осталась в портфеле.

– Да… вернее, в процессе, летом, – сбивчиво пояснила она и наконец достала документы.

– Этого может не случиться, если так много времени будешь посвящать работе, – невозмутимо сказала Валентина, – думаю, в последнее время ты уделяешь мне больше внимания, чем своему жениху.

Лидия вновь застыла, в упор глядя на женщину, улыбавшуюся ей.

– Думаю, нечто подобное он сказал тебе вчера, – кивнула Валентина.

– Если он не понимает, что у меня сейчас важное дело, то я не собираюсь…

Так и не закончив фразу, Лидия сжала губы, не понимая, какого черта они вдруг начали обсуждать ее личную жизнь. Она уже открыла рот, но Валентина опередила ее:

– Я знаю: «Почему мы развелись с Карлом?» Спорили много, а это, знаешь ли, выматывает сильно. Как в каком-то дурацком анекдоте: встретились русский и немец… на кухне в нашем случае. Каждый раз начиналось как-то безобидно, а потом доходило до того, что сковородой хотелось дать ему по лбу.

– О чем вы спорили?

– О политике, об истории, о чем еще спорят на кухне? Всё больше о том, что не имело никакого отношения к нашей с ним жизни. И ничего бы в той нашей жизни не поменялось, если б не было тех споров. Вот это и самое обидное, Лидия. Сейчас понимаю, дурость, конечно, – за жаркой котлет по косточкам разбирать судьбу мира, когда и понятия не имеешь, как оно там все происходит по правде. Самое глупое – с близким человеком из-за всего этого ругаться до крика.

Лидия кивнула, будто соглашалась с тем, что сказала Валентина. На самом деле – подталкивала ее продолжать.

– Замечала, как людей до одури злит, когда с ними спорят о том, о чем они уже составили свое мнение? И считают свое мнение единственно верным. До страшного может дойти. К счастью, у нас дошло только до развода… Я была уперта в своем желании доказывать истину. Или то, что принимала за истину. А Карл из тех, кто не мог даже подумать, чтобы поменять свое мнение, хоть бы и были для того разумные аргументы.

– Насколько я поняла, ваш бывший муж был человеком образованным, он, пожалуй, способен отличить, где правда, а где ложное.

– Это уж без сомнения. Умных, видишь, много теперь, сплошь начитанные, интеллигентные, образованные, не чета темноте прошловековой. Но вот ведь странность – все продолжается.

– Что «все»?

– Все то, за что мы осуждаем других, Лидия. А если по-простому, то не всегда твоя правда будет истиной во благо другому.

– Во всякой ситуации я знаю, что такое хорошо и что такое плохо, – твердо произнесла адвокат.

– Для каждого ли человека? – спросила Валентина. – Или только для тебя самой?

Лидия молчала. Валентина кивнула, будто получила ответ.

– В жизни всё несколько сложнее… Не всегда то, что видится хорошим, есть хорошее на самом деле, – вот как мы всё перековеркали, Лидия. Не видим и того, что порождает зло, а что – благо. Да и как разглядеть это в том разноголосье, в котором живем теперь? Трудно. Разум крепкий нужен. Так что все повториться может.

Лидия вопросительно глянула на Валентину. Та пояснила:

– Когда-то один народ решил, что его истинное благо в том, чтобы истреблять другой народ. Да… Затем другие народы решили, что их благо в том, чтобы наказать тот народ, первый, который ошибся. И те и другие верили в истинность того, что делают. А во что теперь верим мы? Не в то ли, что тоже может быть осмеяно и осуждено когда-нибудь нашими детьми, внуками, правнуками? Посмотреть вокруг: мы пытаемся познать космос, политику, экономику, будущее, прошлое… А самое главное так и не познаём – себя. Ведь всякая вещь и всякое действие в этом мире возникают из чего? Только из нашего намерения. Когда себя до конца позна́ем, то всё увидим таким, какое оно есть на самом деле. Да… И вот опять я заговариваюсь, как тогда на кухне…

Свидание № 4. После перерыва

– Почему ты защищаешь меня?

Лидии не нравились подобные вопросы, она молчала. Валентина продолжила:

– Ты принципиальная, не отрицай. Ты по натуре своей хороший человек, возможно добрый, что скорее мешает тебе в профессии. И тем не менее ты защищаешь меня, точно зная, что я убийца. Я убила немощного старика.

– Ты убила убийцу.

– К тому времени он забыл об этом.

– Забвение не снимает вины.

– К тому времени обстоятельства изменились.

– Но не изменился он.

– Обстоятельства влияют на человека.

– При любых обстоятельствах мы остаемся самими собой.

Валентина едва заметно улыбнулась, прищурилась и, чуть подавшись вперед, произнесла:

– Это не так.

По истечении некоторого времени, проведенного в молчании, Валентина добавила:

– А я убила, да. И душа моя порочна. Душа, убитая грехом.

•••

В июле я получил письмо от отца. Он сообщал, что мать тяжело больна и долго не протянет, а потому мне следовало немедля приехать в отчий дом. Откровенно говоря, настоящим домом для меня уже давно была квартира тети Ильзы в Берлине, куда я приезжал во время отпусков, и, если бы не письмо отца, неизвестно, когда я решил бы наведаться в Розенхайм.

Болезнь матери была уважительной причиной, и увольнительную мне дали незамедлительно. Уже через пару дней я оказался в городе, в котором родился. Встретил он меня невеселой пасмурной гримасой, обильно умытой дождем. Утопая в чавкающей под сапогами грязи, я доплелся до дома и остановился. Несмотря на крупные капли, хлеставшие по лицу, я не торопился входить и внимательно рассматривал двухэтажное побеленное строение, казавшееся мне некогда целым миром, в котором можно провести всю жизнь. В окне на втором этаже я заметил какое-то шевеление – кто-то наблюдал за мной. Я громко постучал в дверь. Отец открыл слишком быстро, значит, это не он смотрел из окна на втором этаже. Ну что ж, мать может передвигаться по комнате сама, значит, не все так плохо, как он пытался выставить