За закрытыми дверями - Майя Гельфанд

лучшее, грузинское, которое по блату доставали товарищи из снабжения. И вдруг он запил – по-черному, ушел в запой. Через неделю снова, как и когда-то в юности, самостоятельно встал и ушел из дома. Вернувшись через некоторое время, он выглядел вполне прилично, хоть и помято. И стал думать, что делать.

На счастье, он неплохо играл на гитаре и мастерски копировал Высоцкого. Это позволяло изредка халтурить на праздниках и общественных мероприятиях. Если удавалось получить заказ, то можно было неплохо заработать. Одна такая халтура порой покрывала месячную зарплату в театре.

Как-то сами собой образовались организаторы этих концертов. Милая девушка Карина, которая отчаянно строила ему глазки (но он был суров и неприступен), периодически подкидывала подработки в виде новыхгодов и девятыхмаев. За что получала свой честно заработанный процент с гонорара.

– Тут на завод тебя зовут, – сказала она как-то.

– Какой еще?

– Завод пластиковых изделий. На День победы. Надо отыграть, спеть, поздравить ветеранов. Как обычно, в общем. Пойдешь?

– Ну, пойду, куда деваться, – ответил Леонид.

На следующий день ровно в два часа он стоял на проходной завода со своей гитарой за плечами и сигаретой в руке. Настроение было паршивое с самого утра. Да и вообще последние месяцы он пребывал в глубокой тоске, угрожавшей перерасти в настоящую хандру. Моросил дождь – не по-весеннему мелкий, злой, колючий. Редкость, и, как назло, именно сегодня. Его встретил местный председатель профкома – низенький, с видом глупым и самодовольным. Леонид быстро докурил и зашел внутрь. В столовой было все готово к празднику. Для создания праздничной атмосферы развешаны шарики, красные флажки и плакаты: «Слава воину-победителю!», «Мир отстояли, мир защитим!», «Подвиг советского народа бессмертен!». Ветераны уже сидели за столами в приподнятом, веселом настроении. Леонид оглядел их долгим пытливым взглядом. Сорок лет прошло с войны, а для них она так и не кончилась. Без рук, ног, глаз, контуженые, искалеченные, искореженные – они сидели в этой столовой и ждали, пока для них начнется праздник. Он взглянул на столы. На каждом по восемь тарелок. На тарелках одна пластиковая, под стать их заводу, котлета, растекающееся жидкое пюре, заветренный зеленый горошек. На восьмерых – одна бутылка вина, в рамках сухого закона. Леонид вздохнул, выругался про себя и начал работать. Спел все полагающиеся песни про войну, показал несколько уморительных сценок из своих спектаклей, рассказал про Победу, про «светлое будущее», в общем, отработал номер. В конце один из ветеранов подошел к нему:

– Слушайте, товарищ артист… А товарищ Потапов-то будет?

– Какой Потапов?

– Ну, директор завода. Он обещал прийти, поздравить ветеранов. Премии даже, говорили, раздавать будут.

– Да я… я не знаю, – пробормотал Леонид.

– Ну, спасибо тогда, – и он, ковыляя, вернулся за стол.

Концерт закончился. Суетливый председатель профкома с хитрыми смеющимися глазками вручил Леониду конверт со скомканными бумажками. Они вышли на улицу. Дождь, подленький, мерзкий, не переставал. Довольные, правда, несколько разочарованные, ветераны стояли на улице и ждали автобус, который должен был развезти их по домам. Сквозь окно проходной он видел, как они стоят под дождем, на костылях, нервно курят свои самокрутки.

– А почему автобус за ними не едет? – спросил он у председателя профкома.

– Автобус? – Он глянул в окно. – Да полчаса назад должен был прийти. Забыл, наверное. – И, выйдя на улицу, объявил: – Товарищи ветераны! Автобус не приедет! Всем добираться до дома своим ходом!

Он тут же забежал обратно, в теплую проходную, а ветераны поплелись кто куда, негромко матерясь и припадая на обрубки ног.

Глядя на удаляющиеся фигуры, Леонид испытывал чувство жалости – и в то же время омерзения к этим смятым купюрам в его кармане, к этому сытому низенькому человечку, к этому заводу… И к ним самим, к этим людям, которые были благодарны за унижения, которые по-собачьи радовались брошенной кости и не видели убожества и нищеты, их окружавших. Он собрался было уже идти, когда на входе появился директор завода – тот самый Потапов. Пьяный, с разбухшим пузом, которое прорывалось сквозь пуговицы на рубашке, с красной возбужденной рожей…

– Тут тебе новый заказ поступил, – сообщила Карина на следующий день. – Концерт провести, в обкоме. Берешь?

– Не вопрос!

Центральный ресторан города был накрыт как на свадьбу. Натертые хрустальные бокалы весело искрили в свете роскошных люстр, белоснежные скатерти покрывали столы, вымуштрованные официанты с приклеенными улыбками носились с тарелками, а дежурно злобный швейцар на входе в этот раз выглядел вполне дружелюбно.

Столы ломились от икры и солений, балыков и языков. Леонид чуть слюной не подавился. В его доме давно ничего подобного не было. Начальство сидело за столами, с серьезным и важным видом поглощая разносолы.

– Не переживай, тебе там на кухне оставят, – шепнул, проходя, один из официантов.

Леонид брезгливо поморщился и вышел на сцену. Концерт прошел без неожиданностей, в штатном режиме – поздравил, как полагается, с праздником, поговорил про прекрасную традицию празднования Великой Победы, потом спел свой репертуар…

Как и обещали, на кухне был накрыт стол для обслуги. Леонид сел, поел, выпил. Тошно стало.

Из зала послышались крики:

– Артист! Еще давай! Про коней!

– Иди, народ требует, – подтолкнул его кто-то.

Он снова вышел на сцену и спел под Высоцкого «про коней». На него смотрели десятки влажных сытых глаз на лоснящихся толстых