За закрытыми дверями - Майя Гельфанд

– У меня?

– Ну да.

– Э… – Толик смутился. – Да у меня, понимаешь, обстановка не очень. Скромная слишком.

– Да мне не важно. Мне очень нужно.

Толик замолчал на мгновение, изучая поникшего Леонида.

– Ну, если очень нужно, то тогда конечно.

– Мне нужно побыть одному, – объяснил он. И это была чистая правда.

Дождавшись окончания смены, Толик уселся в новенький автомобиль своего бывшего друга и объяснил, куда ехать. Через несколько минут они остановились возле старого обшарпанного здания в самом бедном районе города.

В квартире, облезлой и сырой, давно не знавшей ремонта, было довольно чисто, на стенах даже висели рамки с приколотыми иголкой бабочками, а на подоконнике зачем-то лежали два огурца – то ли забытые, то ли приготовленные к употреблению. Леонид поморщился от непривычного запаха. Он бы не мог объяснить, чем здесь пахло. Мочой? Плесенью? Гнилью? Потом понял: здесь пахло бедностью.

В квартире было темно и душно. Окна, закрытые намертво, как сжатые челюсти, не пропускали ни одного луча солнца. Толик зажег свет, и Леонид оторопел. Квартира была завалена барахлом. Здесь были старые книги, которые возвышались неровными стопками от пола до потолка; на диване, под диваном, по углам и шкафам была рассована посуда самых разных размеров и расцветок… Здесь были и хрустальные фужеры, и крохотные розетки для варенья, салатницы и супницы, всевозможные тарелки, чашки, блюдца и солонки, соусницы, сахарницы и молочники. В углу стоял громадный шкаф, забитый под завязку бутылками с алкоголем: одного взгляда было достаточно, чтобы определить, что здесь хранятся дорогие бутылки виски и коньяка, водки и шампанского. Даже попадались коллекционные экспонаты. Как и опасался Леонид, в таком доме не могло не быть котов. И действительно, трехцветная кошка прошмыгнула под его ногами, виртуозно перепрыгивая через хлам и мусор.

– Не пугайся, это у меня котяра бешеная, – сообщил Толик.

– Да я и не пугался, – ответил Леонид, недовольно морщась. – А где я могу…

– А, где ты будешь ночевать? Да вот здесь. – И Толик проводил его в единственную более-менее опрятную комнату, где стояла кровать, подпираемая стопками книг, полуразвалившийся шкаф и маленький телевизор. – Это спальня.

– Я буду спать в твоей спальне? – вытаращил глаза Леонид.

– Ну а где ж еще? – улыбнулся Толик.

– А ты?

– А я здесь, в салоне, – и он сделал несколько хвастливый жест, как бы демонстрируя свое богатство.

– Где в салоне?

– А вот на диване, – и он указал на захламленный посудой диван. – Да не переживай ты так! – Он снова ободряюще улыбнулся. – Разместимся как-нибудь.

– А нахера тебе этот хлам? – спросил Леонид, кивая на залежи старого барахла.

– Это не хлам! – обиделся Толик. – Это антиквариат!

– Ну и нахера тебе антиквариат?

– Понимаешь… – Толик смутился. – Моя мама, ей восемьдесят семь, живет в доме, где много старых людей. А так как моя мама очень общительная, то у нее много подруг. Ну вот, у них осталось много посуды в старых сервантах. А я им помогаю продавать.

– А тебе-то это зачем?

– Ну как же. Им прибавка к пенсии, мне – приработок. Все довольны.

– И как ты это продаешь?

– А как придется. Иногда объявления расклеиваю. А так по пятницам на блошинку хожу. На рынок местный.

– Ты торгуешь на рынке? – Леонид снова вытаращил глаза.

– Ну а что тут такого? – пожал плечами Толик. – Я ж говорю, им к пенсии прибавка, мне к зарплате. Все довольны.

– Да уж… А это? – Он кивнул на шкаф с алкогольными напитками.

– А, это моя коллекция. – И Толик расцвел в довольной улыбке. – Уже много лет собираю.

Леонид открыл шкаф.

– Можно?

Толик поспешил было на спасение своей коллекции, но было уже поздно. Леонид бесцеремонно вынимал бесценные бутылки, щупал их, разглядывал.

– Пить будем это, – наконец сказал он, указывая на коньяк дорогой марки Camus.

* * *

Это был конец восьмидесятых – времена смутные, трудные. Работы в театре стало мало. Кино постепенно сходило на нет. Денег не хватало, и он снова столкнулся с тем, о чем давно уже забыл, – с бедностью. Для него это стало неожиданностью и даже откровением. Он с удивлением смотрел на то, как деньги тают в его руках, как те жалкие гроши, которые он зарабатывал своей актерской работой, тут же утекали сквозь пальцы. Зарплаты хватало, чтобы сходить два раза на рынок, а иногда и этого было мало. Леонид злился на весь мир, на себя, на Наталью, на свою неспособность обеспечить семью, на свою никчемность. Он давно знал, что у советского человека есть две проблемы: мало денег и отсутствие чувства собственного достоинства. И если чувство достоинства самым неожиданным образом оказалось у него врожденным, то недостаток денег стал настоящим ударом. Он совершенно не знал, как жить дальше.

Леонид даже запил, правда, ненадолго. Он вообще-то не пил. Из алкоголя предпочитал армянский коньяк или, на худой конец, дагестанский «Нальчик». И вино пил только