– Аой! - Антон Юртовой

камня,

ей не расправить и не взбить

                                          постели;

не скокетничать хотя бы

перед каменною мужскою

личностью,

не повертеть у её носа

красною

           розою;

не оставить следов ногтей

                                        на теле,

перед нею снять, если б

оно на ней было,

всё – не только верхнее,

но и исподнее,

запоследнее, —

целясь в будущее;

не дано ей также приня́ть позу,

нужную при свидании

в обнажённости;

не приластиться,

не прокапать искреннею слезой позыва

к совершению неотвратного

и с уверенностью

в чарах собственного

неподдельного,

всё

вбирающего

в себя

и

тут

же

расточаемого

жеманства,

яркой удали

и податливости,

когда вспыхивает

и в единый миг

уж томит-полыхает-стелется

жажда стать

обладаемой

и осиленной

тою личностью,

что не каменная,

и при том уже —

             не отдаться

не-

   принуждаемой,

изобильной

любви́

и́

беззаветной,

           безумной,

                    отважной

                                страсти.

Предпочтение – настоящей,

                                          живой

                                       женщине!

Загадочной – с потрясающею

неземною

её властью

над её

всегда и везде

неотступными,

стерегущими,

поджидающими

                         её

                            демонами,

их соблазнами;

с уступчивостью;

с желанием

не упустить своего, заветного,

до конца ни ею самой, ни

кем-то

не раскрытого

и́

не раскрываемого;

не выказывающей усталости

ни в снегах, ни в отданиях

любовных,

           огневых,

                    пламенных.

Она проста —

               как уценка в маркете;

даже ежу иногда понятная;

доверчивая;

славная;

всегда

и на всё,

что просят её

                  отдать,

согласная;

послушная;

стыдливая;

в меру болтливая

как и —

            несносная;

неприхотливая;

увлекающаяся;

не капризная;

незлобивая;

благодарная;

отзывающаяся;

внезапная;

выдающаяся,

зовущая;

сказочная,

как ночь рождения.

И кому же как не ей-то

быть и навсегда остаться

желанною и любимою?

Она-то и есть – богиня!

О! —

       настоящая!

                         – Аой!

Отторжение

Умолкни муза! Звонкой лиры струны

Бесчувственность всеобщая сгубила.

Мой голос, бывший ласковым и юным,

Теперь охрип, и в сердце боль вступила.

Кого мне петь среди долин подлунной,

Средь душ глухих и грубых,

                                            мне постылых?

Отечество скорбит под властью скверны,

Стяжательством отравлено безмерным.

            Луиш Важ де Камоэнс, «Лузиады»,

                          песнь десятая, октава 145.

                                  Перевод О. Овчаренко

•

Я знаю: мир нестоек и безбожен;

следы на нём крошатся там и тут.

•

Остынет ласковое солнечное ложе,

в агонии дохнув вокруг себя

                        кроваво-красным,

                                        беспощадным

                                                             жаром;

рассветы и закаты навсегда от нас уйдут

к мирам иным,

                где – прорва звёзд

                                              поярче,

где смыслы бытия лишь в притяжениях

да в порушении того, что накопилось.

 •

В последний раз, прощаясь,

                                  улетая прочь

                                              неведомо куда

и видя под собой

                испепелённую,

                      вскорёженную,

                                         скорбную

                                                  пустыню,

тоскливо и невнятно

                         прокурлычат

                                         клинья

                                             журавлиные.

 •

Усохнут навсегда цветы, деревья,

                                           водоёмы, травы;

и в бешенстве забьются

                          особи жирафов,

                                 рыб, собак, жуков

                                             и прочих тварей.

 •

С людским же родом,

                        оскверняющим

                                     земную твердь

  и всё на ней и по-над ней,

                               а также и – себя,

  ещё на много раньше

                                 то печальное

                                   должно произойти,

                                                     что относимо

ко множеству,

                     растущему

                                 без цели и мотива, —

конец ему приблизят и ускорят

                                              добавления

к его угрюмой,

      бесконечно несуразной численности

                                                        и гордыне

и полоскания

                 в разливах искушений.

 •

Бесцветными окажутся

                                    улыбки

                                        и задатки детворы.

 •

И томных дев не увлекут желания зачатий;

на нет сойдут для них

                   забавы и утехи

                                  с мужами,

                           истрепавшими себя

                             в блуде и в сладострастии.

 •

 И откачают головами старцы,

                       смиряясь перед тем,

что в юных

                истощилось

                               радостное

                                             родовое

                                                       семя.

 •

Пригашенное яростное,

                             зубчатое

                                       огневое

                                                 пламя

гримасами

         забвения и фальши

                         заскользит тогда

                                       по полотнищам

                                                  знаменным.

 •

И орды обречённых на безумие

                                    гомункулов,

                                             восстав, —

из отвращения

                     к их утеснённой,

                                         горемычной

                                                           доле, —

властителей над ними —

                   предков тлена и пороков —

                                                    решатся

                                                        истребить…

 •

Нет поворота вспять —

                                   к былому,

                                             к изначальному;

и не проявится лишь то,

                                      что —

                                           не рождалось!

 •

Причин и следствий череда

                                    в объятьях

                                                мироздания

толкает к одному —

                      к погибели.

Себя рассудком

у роковой черты нам не дано

                                             принять.

 •

Мы всё ещё заботимся о славе,

о том, что время

                        в мёде растворится

и нас обдаст живительной росой.

 •

Уж эти росы, —

    в ярких свежих каплях оседающие

                                                     по ночам

или с приходом зорь

                            избытки

                                      испарений, —

 так густо окропившие

                                     стихи

                                           и прозу!

                                          – Аой!

 •

Ещё в зародыше

          иронией и пошлым пересудом

прожигается

           поделенный на всех

                                 утробистый

                                                 расчёт —

остаться в памяти

                         сменяемых

                                беспечных поколений

и – как бы дольше