– Аой! - Антон Юртовой

прошумев добротой.

Отводилось в ней нам

                              предназначенное.

Вверх от нас уплывал небосвод голубой;

по-над нами колосья раскачивались…

На лугу мы собрали роскошный

                                                   букет;

им скреплялось для нас наилучшее.

Но беречься должны мы, нарушив запрет:

свирепеют наветы по случаю…

Срок немалый уже проходил.

Сладки были свиданья украдкою.

Только тайному все же открыться момент

                                                              наступил.

Мы тонули в потоках злорадности.

Нас щадить было делом немыслимым.

Миром чистое всюду залапано.

Ей досталось – горчайшее вынести.

Мне – бессрочною с нею разлукой

                                                        заплачено.

●

Я по краю ходил в неуютном забытом,

                                                      далёком краю.

Жизнь в углы от тоски загоняла.

На печаль и тугую разлуку мою

там не легче легло покрывало.

Одиноким остаться нигде не дадут,

если ты на виду да к тому же и – молод.

В обаянье сгорала и билась в ней суть;

им она оттесняла мой холод.

Что в молчанье своём сохраняла она?

Что в моих затрудненьях читала?

Трепетал под ресницами вздёрнутый взгляд,

 и надбровья сходились в метаниях.

Я себя понуждал терпеливее быть.

Но уже и к иному спешил – очарован!

В уклонениях лишь распаляется прыть.

Залюбиться повторно – не ново.

Страсть дыханьем вздымала ей пышную грудь.

К атакующей ласке готовилась нега.

Та молодка закралась в мой скромный приют.

Удаётся легко отомкнуть даже небо.

Красота из неё била будто ключом.

Мне её она всю показала.

Я всчумел и не сразу очнулся при том.

Без конца мы впадали в начало.

Обожанье пришло, и теперь уж я сам

по ночами у себя её прятал.

Был, однако ж, там некий престранный

                                                               изъян;

он черно́той на праведных падал.

В поселение то ни один призывник

не вернулся из бойни кровавой.

И вдовиц, и девчат дефицит

                                              истомил.

Был для них всяк случайный желанен.

И решились бабёнки на самое-самое.

Доставаться наличный им должен —

                                                  по жребию.

У проказниц, у каждой —

                                      своё расписание.

Надлежало успеть —

                             в отведённое время…

Чудеса и сумбур! Свет сходился на мне!

Был такой оборот не иначе как ломаным.

И привёл он к тяжёлой и мрачной беде.

Моря слёз не хватило бы смыть это горе.

Той, что я согревал и уже дорожил,

от меня отступиться никак не хотелось.

Тайный сговор завистниц бедняжку сгубил.

Отыскалась она под водою —

                                               завёрнутой в невод…

●

Нет, забыть я не смог бы тоски и

                                       неясных, тяжёлых

                                                                  тревог…

Мне судьба их оставила в память.

Как бы ни был пахуч и изящен расцветший

                                                       сегодня цветок,

процветавший давно, до него, был во всём

                                                                 ему равен.

Отлетают мечты, истомляясь в обычной

                                                               приязни.

Но и в узах не стыд покориться прибоям и

                                                                  зною

                                                                       любви.

Ей своё отдаю, соглашаясь тащиться за нею

                                                      хотя бы по краю,

будто вечный невольник, в ней пробуя

                                                    вечную юную

                                                                        жизнь.

Я любил и в любви забывал, как я ею бывал

                                                                 околдован.

Нет, не в снах я в безумный восторг от неё

                                                                  приходил.

Проникали в меня её новые звоны и чары,

                                                                       и снова

я, позывы свои разделяя, себя у другой

                                                               находил.

Истончались мгновения; страсть как в огне

                                                                    изгорала.

А уж ближе, стыдливым круженьем

                                                  и статью Венеры

                                                                          маня,

подобраться спешила ко мне с замирающей

                                                         нежною тайной

та, что с прежней орбиты в свой пламенный жар

                                                           уводила меня.

Да, легко попадал я в те жадные, сладкие сети.

За одними другие с сетями своими за мною

                                                    гнались и гнались.

И куда бы я смог убежать – в этом

                золото-солнечно-лунно-серебряном

                                                                          свете,

если сам я желал, чтобы сети такие на мне

                                                                не рвались!

Оправданий не жажду: влеченья мои —

                                                   не пустая растрата.

Я любовные встречные сполохи, радуясь,

                 без промедленья в себя принимал

                                               и за новою тайной

                                                                         летел.

И винюсь я лишь в том (и да быть мне всегда

                                                             виноватым!),

что любовь, ту, которую я

           в угожденье бранчливой молве

                                                      отвергал,

                                                                    но,

                                                по чести сказать,

                                    непременно б отведать —

                                                                         хотел.

Не ропщи, моё сердце, не вне́мли

                                        унылым стенаниям вьюг.

Не смущайся проклятий и мудрым останься,

                                                    своё попрочней

                                                                          затая.

Я со светлой печалью тебе одному лишь

                                           несу откровение:

                                                                      да,

                                                               я любил —

                                                                     не одну,

потому что и многие также любили и даже,

                                                                 я знаю,

                                                            теперь ещё

                                                                      любят

                                                                        меня!..

                                                          – Аой!

Настоящая

Да, у нас её, разумеется, не забыли,

она ведь не из простых – богиня

(почтенье к богам – не иссякло);

потому́

и́

(это, кажется, всем понятно)

не без амбиций

и без утомительных

долгих

приготовлений

на особенное внимание

к себе и своей внешности,

стоя на постаменте,

она претенду́ет

(вроде бы как по праву),

желая

превосходить красотою

всех настоящих

женщин

и даже больше:

                     строит

своё реноме на спеси,

на том, что

                  ей

понаприпи́сано

в старых эклогах и новых стансах,

вопреки её пристрастиям

к невероятной лести

перед всесильными и всевластными,

к сводничеству, раздорам, буйствам,

к