– Аой! - Антон Юртовой

class="v">лицо анфас и в профиль —

в задумчивости,

в легкой истоме и

нежной чувственности;

хороша тут и родинка,

даже в виде мушки,

мнимая;

а улыбочка – солнечная,

просто царская,

завораживающая,

покоряю-

              щая;

словом, всё, как ни крутить педали

и не лудить иерихонские трубы, —

подтверждением служит

ожиданиям и желаниям,

хоть и зряшным,

пустым,

никчёмным,

вечной

        жизни,

как и юности,

тоже вечной,

не имеющей

горизонтов

и бездонной,

прости-

          рающей-ся

во все стороны

в бесконечности.

Её

и её поцелуи —

                    вообще

                            судьбы

                                    крушение!

И брать и трогать себя она не против

с любого края, частей середины

не только двумя, но и тремя руками,

короткими или длинными,

душить и качать себя в объятиях,

тащить в камыши или в развалины,

в берлогу, та́льник, палаты,

в заповедные ли кущи рая,

а то и в а́да горестные пределы,

было бы только это к делу,

на её благосклонный и

благорасполагающий

взгляд,

вести́мо.

Любые ей по душе стихии, —

в темноте или при ярком свете,

океан то или часть света,

пустыня ли, ураган, парна́я

баня с берёзовеничком,

с приглянувшимся ей парей,

в предвкушении его файла,

обещанного ей намёками

на свидание хотя б короткое,

с сугубо личным жарким признанием

или даже стихотворением,

пусть расхожим и безалаберным:

она ведь – сама – поэзия!

Разве тут кто удержится

доказать, что и в нём она светится:

рифмы сами собою лепятся,

и она ему вся по нраву:

открываются её таинства,

пламенеет её желание,

и без того

          постоянно

                       жгучее; —

что ей теперь касания

лёгкие, скажем, к её щиколотке

розоватой, опрятной или —

к бедру и выше? —

само собою, —

               уже

                   пьянящие,

настойчивые,

неотвязчивые,

горячие,

настоящие,

нарастающие, —

до рук и плеч,

а́тласа гру́дей,

с их торжествующею выпуклостью

и трепещущею упругостью;

к соскам, подзадоривающим

покалывающею шершавостью;

к нефертитной, уютной шее,

пахнущей молоком праматери,

лунного у́тра свеже́е;

к ямкам ключиц; к пробору

на голове; ко лбу́; да́же

к подмышкам —

обезумливающим,

летящим,

порхающим но́рам…

                         – Аой!

Тут не случается ничего лишнего;

ритуал этого сосредоточенного,

волнующего и торопливого

странствования не может

тянуться долго;

непреме́нно он

обернётся

кни́зу,

к пропущенному и

будто бы не замеченному,

при увлечении прелестью

торса,

месту,

стыдливей всего скрываемому,

но, безусловно,

предположенному

обоими

при уговоре о свидании.

Здесь уже диктуют правила

перпендикуляр восстания и

горизонталь

                 влечения,

уже избыточного,

о коем она

наслышана,

ей знакомого

чуть ли не

с поры

её

взросления

по окончании

детства.

Демон страсти,

не входя в противоречие

с сутью общей теории

относительности,

очертясь,

         демоне́я,

                 деревенея,

упорно ласкает лоно,

вздымая до небес и выше

встречное жадное,

зазывающее,

ласкающее,

обволакивающее

соучастие.

И взрывается функция мирового

времени;

пространством напрочь забыто,

что оно есть сам космос;

самый ближний гром не слышен;

в экстазе неугомонное подлежащее! —

в искрящуюся

           вихревую бездну

упоительного восторга

оно несётся

вместе

со своим сказуемым.

Как серебристый взвон бокалов —

бьётся,

       трепещет

                    талия;

в атаке бушующая,

отуманивающая,

неудержимая

нега;

бёдер

      лихая,

     божественная,

                  ликующая

                                пляска;

труднее и

сбивчивее дыхание;

набухшие перси

вздымаются отрывистее, чаще;

а губы в губах – купаются.

Если такому взаимодействию

есть преграда, то, несомненно,

она —

одна и

единственная.

Демон, спеша и я́рясь,

как обезумевший,

в предвкушении высочайшего

вознаграждения,

ей не оставит

никакого шанса,

тараня её,

           разрывая,

                         ломая,

причиняя боль и

                     страдание —

по́д-лежащей,

вводя её в отчаяние,

мгновенно переходящее

в оглушающий

                     обоюдный

ступор

      финальной

                     страсти!

Семя теперь в надёжном месте.

А как чарующи и ко времени

последующие,

пусть короткие,

минуты расслабленности

и

усыпляющего,

         сладостного,

                        сладкого

                        изнеможения!

И не выпорхнёт даже шёпотом

возникавшее ранее,

совсем недавно,

и упрятанное

глубо́ко,

будто б забытое:

                       «что́ – потом».

Но, как всем хорошо известно,

завершение —

                 начало нового.

Будет и у неё оно,

у настоящей женщины,

как продолжение

её желанию,

уже вы́свобожденному

окончательно,

подкреплённому

наивысшим и

возвышающим

удовольствием,

ей полученным

то́лько что;

и к нему она

                  готова

уже

снова,

не сходя с первого,

её увлекшего,

как рассыпанное

многоточие,

ложа,

обогретого

её

спешащей

                   виражной

                               страстью.

Демону это и вовсе на́ руку;

он – на волне удачи,

головокружительного везения;

с лёгкостью принимается

её устраивающее,

нетерпеливо ожидаемое

ею

молчаливое

             ласковое,

                         трепетное

его

   приглашение,

обозначенное всего-то

хотя и лёгким,

но

настойчивым

                 прикосновением…

Дальше не будет уже счёта

очередным восхитительным

началам в це́пи такого

неостановимого,

обессме́ртливающего

продолжения, —

с необъятной желанной траты —

                      колоссальной сдачи, —

эквивалента

                  женского

                                счастья!

Как ещё сказано в словниках и в анналах:

достойные, чудные копии —

с потрясающего и

великолепнейшего

                         оригинала!

                                     – Аой!