Пьяная Россия. Том второй - Элеонора Кременская

Любовь, вот о чем она мечтала. Часто, перед сном, она искренно, с недоумением разглядывала себя в зеркало. В юности Изабелла не любила своего отражения, ей тогда казалось, что она некрасива. Теперь же она подолгу смотрела на себя в зеркало. Лицо, красивое какой-то строгой красотой, безукоризненно правильное, оживляли насмешливые умные глаза. Казалось, вот-вот отражение не выдержит, рассмеется и покажет ей язык.

Никогда ей не снились эротические сны. Но, однажды, посреди ночи, она проснулась с бьющимся сердцем. Стуча зубами то ли от потрясения, то ли от страха она добралась до кухни, выпила стакан воды и так замерла, прижавшись горячим лбом к холодному стеклу окна.

Ей приснился кто-то, кому она не знала даже имени. Он сидел за массивным письменным столом в большом освещенном светом факелов помещении, писал гусиным пером, поминутно макая его в чернильницу и выводя латинские слова на развернутом листе пергамента. А она… она погладила его по светлым пышным волосам, провела рукой по высокому холодному лбу, прижалась губами к закрывшимся на этот миг голубым глазам. Каменно-спокойный, непоколебимый, он бесстрастно дозволил ей обнимать его. А она, как с ума сошла, просто не могла оторваться от его тела, от его сильных рук с каменными бицепсами, от его мощной груди.

Стоя у окна, Изабелла расплакалась, ей было нестерпимо стыдно за свое поведение, но испросить прощения она не могла, не знала, как и где он? В том, что это был не сон, она нисколько не сомневалась…

Изабелле исполнилось уже тридцать пять лет. Была она слабонервной, очень мечтательной и чувствительной особой. Могла пустить слезу, где не надо и расхохотаться там, где надо было бы проявить сдержанность.

Время над ней не было властно. По-прежнему, она оставалась нежна лицом, тонка и гибка в талии и всегда задумчива. Смерть матери произвела на нее ошеломляющее впечатление и она думала о смерти, чаще чем о жизни. Светлых сторон бытия Изабелла не замечала. Любила одеваться в черные цвета, любила ходить на кладбище. И сидела над могилой матери, без чувств, без мыслей, будто сама умерла, а банда черных ворон каркала на нее, требуя хлеба, и кружила над ней, рассаживаясь на соседних памятниках. Птицы и приводили ее в себя, она улыбалась им, как старым знакомым и крошила для них хлеб, который всегда захватывала с собой в большом количестве. А уходя с кладбища, она все оглядывалась и жалела, что не может остаться, не может лежать тут под каким-нибудь камнем, дремать и слушать сердитый клекот ворон, похожий на ругань. Не может слышать сквозь сон чьих-нибудь осторожных шагов, не может внимать словам молитвы и не может почувствовать капель горячих слез, проникших сквозь землю. Слез, которые никто и никогда не проронит по ней…

Изабелла почти не улыбалась, да и не умела она, кажется, смеяться. Анекдотов рассказанных сослуживцами не понимала. Комедий никогда не смотрела. А вот трагедии и фильмы ужасов ее привлекали. Слова: судьба, смерть никогда не покидали ее разума. В конце концов, ей приснился кто-то, но не человек и, наверное, этому можно было бы найти объяснение в образе ее жизни и мыслей, если бы приснившееся ей существо не было столь реалистично, что и спустя много дней она помнила все ощущения связанные с прикосновениями к нему. Все это вызывало у нее чувство беспокойства и тоски. Она уверяла себя, что жаждала испросить у него прощения за свое непозволительное поведение и была уверена, что и ему не совсем были приятны ее домогательства, но он, как воспитанный и более выдержанный, чем она себе представляла, просто подождал, когда она от него отстанет и уйдет, а так остался равнодушен к ее чарам. Равнодушен? Изабелла даже ногой топнула, да как он посмел, ах вот как! Она расплакалась в бессильном отчаянии.

Ночь проходила за ночью, сновидение за сновидением, но найти его она не могла. Она исхудала, глаза ее пылали лихорадочным огнем и сослуживцы, сочувствуя, уже не раз спрашивали у нее, не больна ли она?

Наконец, в одном из бесконечных снов своих Изабелла оказалась в большом, ребристом, серебристом туннеле. Какой-то старец, изумленно на нее поглядев, пропустил ее беспрепятственно, только озадаченно посмотрел вслед. А она, уже чувствуя близость любимого, летела на крыльях любви по туннелю, поворот, еще поворот и вот тут за белой дверью. Открыла. Ослепительное сияние резануло по глазам, но она вошла, заслоняясь руками и зная, что он тут. Остановилась, увидев его. Вокруг его печальных глаз темнели круги, как у очень усталого человека. Он поглядел на нее с грустью и она, рухнув на колени перед ним, молила без слов его, не прогоняй, только не прогоняй меня…

Она осталась там, не телом, нет, а всей своей сутью… И, когда спустя не так уж много времени в интернате для душевнобольных, сердобольные монахи, а интернат находился при монастыре святого Франциска, молились над ней, Изабелла всякий раз в какой-то момент вздрагивала и вдруг, приходила в себя. Глядела вокруг в изумлении и спрашивала, что происходит. Ей отвечали и бежали за врачом, практикующего тут же, в монастыре. Но проходила минута-другая и идиотская улыбка опять поселялась на ее губах, а взор живых глаз как бы гас и только внутренний огонь теплился еще где-то в глубине едва видной души. Монахи пробовали биться за ее душу, но, то ли силенок у них не хватало, то ли сама Изабелла не хотела уходить от своей мечты, но в одну из таких битв она очнулась и попросила отпустить ее. Сказала, что сделала выбор и нисколько о нем не жалеет.

Монахи глядели на нее с ужасом, многие не могли сдержать слез. И один, особенно сострадательный душой, по имени Секула даже запил, бедняжка, так ему стало жаль молодой красивой женщины.

А, когда ее похоронили, он вообще покинул монастырь, не в состоянии больше проходить мимо ее могилы, а сохраняя в своем сердце ее живой облик, как нечто самое лучшее произошедшее в его жизни, направил свои стопы в Россию, зная, что даже самый тяжкий крест – ничто по сравнению с жизнью в этой стране…

Ну, а Изабелла? Некоторые из монахов осторожно шептались между собой, что, наверное, она счастлива и Он уважая ее неистребимую любовь к Нему, позволит ей быть рядом с собою и дай-то Ангелы никогда не допустит ей больше родиться в этом мире, который, многие монахи тайно рассматривают, чего уж греха таить, как одно из ответвлений преисподней…

Лис

Лет двадцати, с модной прической, челкой наискось, всегда в черном, с удивительной фамилией, впрочем, скорее прозвищем – Лис.

Про Лиса всегда говорили с гордостью, учителя хвалились им, как отличником, родители, как послушным сыном, а бабушка плясала от счастья обладания таким внуком и таскала его за руку в музыкальную школу, где фотографии ее «киндервунда» висели в почетном углу, в вестибюле. Под «стеной славы» вечно сидела старенькая вахтерша и, кивая, бормотала неразличимые слова, в руках ее скрипели спицы, серое вязание непонятного назначения, постепенно сползая, сваливалось с колен, старушка засыпала.

Лис не любил музыкалку, не хотел трудиться, высчитывая вслух длительность нот, но не подчиниться бабушке? Как он страшился!

Он действительно был послушен, а еще боязлив. Откуда-то к нему пришел и поселился зверь по имени Страх. Зверь этот не знал пощады и из-за страха не ответить на вопрос по теме урока Лис зубрил скучные предметы. Из страха занимался дополнительно по математике. Из страха перед бабушкой и преподавательницей по классу фортепьяно играл гаммы по пять часов на дню. Страх отпускал только, когда Лиса обижали. Довольно часто беспутые гопники вылавливая «ботаников» приставали и к нему. А один вообще повадился трясти деньги на завтрак, что давали Лису в школу заботливые родители. Лис недолго снабжал вора. Гопник, на два года старше, учился в той же школе, что и Лис.

Не особо размышляя, Лис выпросившись на одном из уроков в туалет, прокрался в учительскую, где в обыкновении на вешалке висели пальто учителей, быстро обшарив карманы, Лис нашел искомое – кошельки с деньгами. Остальное не представлялось ему трудным. И так оно и оказалось, в школьной раздевалке, поделенной на классы, Лис разыскал замызганную куртку обидчика, сунул в карманы все кошельки и как ни в чем не бывало, вернулся в класс.

На переменке обнаружилась пропажа. Директор школы, лично возглавив карательный отряд, обшарил вначале портфели неблагонадежных учеников, дошел до раздевалки и тут, кошельки нашлись! Божбам, клятвам в невиновности, слезам гопника не было числа.

Лис молча радовался, пряча улыбку в глубине своих хитрющих глаз. А гопника перевели в специальную школу для трудных подростков и, усаживаясь в полицейскую «буханку» с решетками на окнах обидчик Лиса ревел во весь голос.

С той поры так и пошло, обижающие Лиса страдали, но уличить его ни в чем не могли.