Приговор приведен в исполнение... - Олег Васильевич Сидельников

и Финкельштейн. Они ушам своим не поверили. Растерялся и Богомолов.

— Кто может это подтвердить? — спросил Богомолов упавшим голосом.

— Как кто? Да тот же Блаватский. Устройте очную ставку. Он меня и в Красную Армию завербовал. К сожалению, на этом цепочка прерывается. Но кто-то там и дальше есть. Так что берегитесь, господа большевички, ваше время сокращается, как шагреневая кожа.

Богомолов был ошеломлен. Погладив шею, что было признаком волнения у внешне невозмутимого «дворника», он сказал:

— Значит, вы утверждаете, что Блаватский был врагом Советской власти?

— Почему — был? — искренне удивился Знаменский. — Он есть враг. Такой же, как и я. Я дал честные показания. Прошу это записать в стенограмму протокола.

Богомолов недоумевал. Похоже на то, что арестованный не знает о смерти Блаватского. Да, конечно, откуда ему знать. По крайней мере, может не знать.

— Я кривляться не собираюсь, господин следователь, — продолжал Знаменский. — Хочу спасти свою жизнь. По всем законам, людским и божеским, чистосердечное признание смягчает наказание. Поэтому в дополнение к сказанному могу добавить и по мелочам. Миненко занимался также аккумуляцией продуктов для будущей армии. Правда, и воровал безбожно. Но мы это терпели. В городе имеются тайники с оружием. Создавали их люди из учебной команды Сарычева, я, Блаватский и Искандер Романов — морганатический сын великого князя, проживавшего в Ташкенте на покое, в почетном изгнании...

— По случаю хищения фамильных бриллиантов, если не ошибаюсь? — спросил Богомолов.

— Этого не ведаю. Не умудрил господь.

Богомолов вынул из ящика письменного стола плетеный ремешок с карабинчиком на конце.

— Ваша вещичка?

— Не могу отрицать. Моя. Лично снял вместе с маузером с убитого германского офицера.

— Что еще можете сообщить?

— По-моему, достаточно.

Едва Знаменского увели, из соседней комнаты стремительно вошли Фоменко с Цирулем и Финкельштейном. Началось обсуждение поразительного сообщения Знаменского о том, что Блаватский — враг. Как же так? ...Враги его убили! Да и стоит ли принимать во внимание показания лютого врага революции Знаменского? Разве не может быть так, что Знаменский, каким-то образом узнавший о гибели Блаватского, воспользовался случаем, чтобы свалить все на мертвеца, с которого взятки гладки! С другой стороны, Знаменский не сразу дал «чистосердечные» показания. Он был уже уличен во многих грехах.

Фоменко положил конец горячей дискуссии.

— Хватит, товарищи, гадать на кофейной гуще. Но и забывать о показаниях Знаменского не следует. А теперь частности. Сидел в крепости бывший штаб-ротмистр Лбов. Он полностью раскаялся. В нападении на конвой он фактически не участвовал. Более того, следствию стало известно, что Лбов был приговорен заговорщиками к смерти, так как выражал сомнения насчет такой акции. Арестовав его, мы, можно сказать, спасли Лбова. Он в буквальном смысле слова сидел, как за каменной стеной.

— Пусть еще немножко посидит, — посоветовал Цируль. — Для него же лучше. Убьют его, если выйдет на волю.

— Пусть посидит, — согласился Финкельштейн. — А теперь у меня есть вопрос к председателю ТуркЧК: Игнат, как ты расцениваешь работу уголовного розыска? Ведь товарищи помогают, хотя у них чисто криминальные функции.

Фоменко был красив. Красив смуглой, странной красотой. В таких мужчин издревле влюблялись женщины. И в Фоменко бешено влюблялись. Но он не замечал этого. Он был «карающим мечом».

— Ну? — сказал Финкельштейн и погладил бородку.

— Нормально работают товарищи, — Фоменко улыбнулся. — Однако впереди еще столько дел, что просто закачаешься.

Напились чаю, попахивающего веником.

— А что, братцы, — произнес Цируль зевая. — Пора и разойтись с миром. Переназаседались.

— Минутку! — Фоменко вынул из кармана листок. — Слушайте. Это письмо Центррозыска РСФСР, подготовленное при непосредственном участии самого Феликса Эдмундовича. Оно адресовано всем местным Советам.

— Да не тяни ты! — воскликнул Финкельштейн. — Я-то уже читал, но товарищи!..

— «Дело уголовного розыска в России, — начал Фоменко, — бывшее при царском режиме в суровых тисках жандармерии и полиции, конечно, не могло быть поставлено на той желательной высоте, на которой должна находиться эта в высшей степени важная для всякого цивилизованного государства деятельность... Настало время поставить деятельность сыска на научную высоту и создать кадры действительно опытных сотрудников, научных специалистов. В наследие от проклятого царского режима у нас остался полуразрушенный, никуда не годный сыскной аппарат, с сотрудниками, на которых большей частью широкие слои населения смотрели (и часто справедливо), как на элемент сомнительной нравственности, обделывающий свои личные дела с преступным миром. Надо исправить все это и обставить деятельность сыска так, чтобы ни тени подозрения не падало на доброе имя деятеля уголовного розыска, охраняющего нравственность и устои государственности».

Фоменко умолк, окинул взором товарищей.

— Ну? Что скажете?

— Умри, Денис, лучше не напишешь! — воскликнул Цируль. — Одно не совсем понятно. Как этот документ попал в Ташкент? Вокруг кольцо фронтов...

— Через линию фронта. Вместе с другими важными документами.

Все притихли. Перед их мысленным взором возникали картины подвига человеческого. Люди идут... Ползут... Отстреливаются, гибнут. Но оставшиеся в живых продолжают тяжелый, кровавый путь. И они прошли, всем смертям назло, чтобы донести на далекую окраину России слова партии!

Разящий удар

Конец октября восемнадцатого года выдался погожий. С мягким шорохом опадали с тополей листья. По-весеннему пели скворцы, еще и не собирающиеся улетать в теплые края. Солнце сияло в глубоком поднебесье, ласковое, не обжигающее. Лишь изредка подует прохладный ветерок, да и тот, запутавшись в летающей осенней паутине, тут же утихает.

В такие приятные дни дышится как-то особенно легко и на душе радостно.

Однако не радовал погожий октябрьский день главу британской «Военно-дипломатической миссии» в Ташкенте Джорджа Маккартнея. Он с сумрачным видом сидел возле открытого по-летнему окна в своем «люксе» гостиницы «Регина» и, изредка поправляя на носу массивные роговые очки, глядел на улицу. С каштанов спадали листья и, замысловато вращаясь в воздухе, плавно опускались на мостовую. А вот могучие, в пять обхватов, чинары еще держали свои зеленовато-багряные «пятерни».

Сэр Маккартней, бывший английский консул в Кашгаре, ставший волею обстоятельств главой ташкентской «миссии», с тревогой перебирал в памяти события последних месяцев. «Миссия» его имела официальный статут дипломатического представительства при правительстве Туркреспублики. Фактически же она превратилась в центр притяжения всех контрреволюционных сил — от оголтелых монархистов до щеголяющих «ррреволюционной» фразой левых эсеров.

Матерый разведчик вздыхал: на душе его было маятно. Глава «Британской военной миссии по Туркестану» генерал Маллесон, обосновавшийся в Асхабаде, после вторжения