Отравленные земли - Екатерина Звонцова

напутствовал я. Маркус, полирующий перстень отворотом камзола, отозвался с негромким смешком:

– О, верю, что однажды их будет в избытке. Благодарю!

Вудфолл легонько пихнул меня, и я поспешил всё же попрощаться с помощником наместника. Невзирая на шутливый финал беседы, сердце ныло. Интуиция продолжала тыкать меня в рёбра вилами, обойдя в своём рвении всех выдуманных человечеством чертей. Жаль, как и всякая тревожная особа, она нагнетала, но не давала подсказок.

– Мне он не нравится, этот поэт-чистюля, – прошипел Вудфолл брезгливо. – Я бы не повернулся к нему спиной.

Я уже не знал, нравится ли мне хоть кто-то в городе, и утомлённо отмахнулся. Голова гудела. Место в ней находилось только мыслям о нашем пропавшем друге.

Мы дошли до дома Бесика, некоторое время стучали в дверь – и снова я ловил взгляды прохожих, взгляды из окон, взгляды отовсюду: «Кто вы?», «Что вам?», «Убирайтесь!» Наконец avvisatori сдался и, сойдя с крыльца первым, покачал головой:

– Будем надеяться, что он найдёт нас сам, и облегчим задачу: идёмте-ка на постоялый двор. Туда, по крайней мере, первым делом залетают слухи.

Мы вернулись в «Копыто». К тому времени почти стемнело, но луна ещё не вышла. Я отказался ужинать, и Вудфолл, не желая скучать, громогласно принялся созывать тех, с кем вечерами привык выпивать и травить байки. На лестнице, обернувшись в последний раз, я отметил: вопреки обыкновению, откликаются неохотно, подсаживаются настороженно, а многие вовсе делают вид, что не слышат. Я заколебался, не остаться ли, но быстро передумал, решив, что avvisatori с его крепкими кулаками и подвешенным языком вряд ли даст себя в обиду. Мне же нужна была тишина, чтобы стряхнуть тревогу и подумать.

Когда я шёл по коридору жилого этажа, грянул гром, но, глянув в узенькое окошко, я не увидел дождя. Грохотало вдалеке, за чёрно-зелёной изломанной линией лесистых гор. Небо было сливово-сизым, а в самом-самом низу пока плясал багрянец. Это небо влипло в мою память, как многоножка в вязкую смолу; я вижу его до сих пор. Каждую ночь.

Дверь открылась без ключа, но я, решив, что комнату просто в моё отсутствие убирали, не насторожился, только чуть замедлил шаг. Впрочем, через мгновение я огорошенно замер, не веря глазам, заморгал, и в итоге у меня вырвалось всего одно слово:

– Вы?

В кресле подле стола, где я обычно писал, сидел Йохан Мишкольц. Даже без свечи я видел, что это именно он: узнавал и рыхлое лицо, и зелёный сюртук, и полноватые икры. Наместник, которого я занёс в списки сбежавших, а затем – в списки мёртвых, внезапно объявился, каким-то образом нашёл меня – и теперь с ходу, без приветствий, заявил:

– Едва узнал, что вы здесь – и пулей. Лично, так сказать, приветствовать правую, левую – или какую? – руку императрицы. Сбылось ведь моё предсказание: приехали, сами снизошли до нашей глуши!

Он произнёс это с нагло-любезной интонацией, скользкие шутки были привычны, а вот голос звучал сипловато. Я стоял на месте. Меня нетерпеливо подозвали:

– Ну же, доктор. Заходите, что вы как неродной? Это вроде бы я гость…

– Моё почтение, герр Мишкольц, – отмер я. – Сейчас, надо зажечь свечу…

Я старался говорить ровно и всё приглядывался к массивной фигуре, откинувшейся на спинку кресла. Что-то было не так, а вскоре я понял, что именно: Мишкольц промок насквозь, будто упал в речку или ещё что-нибудь в этом роде. Проходя к ящикам комода, я не преминул посочувствовать и поинтересоваться о причинах. Мне безмятежно ответили:

– За горами ливень. Скоро и здесь будет.

– За горами?..

Спиной я чувствовал: он смотрит на меня, неотрывно, и более всего мне хотелось обернуться, чтобы в этом удостовериться. Встреча казалась какой-то ирреальной и… неправильной, точно дилетантски написанная вставка в и без того посредственную постановку. Тем не менее стоило учесть фактор моих расшатанных нервов – прогрессирующую привычку дёргаться от каждого чиха из-за каждого куста. Только напоминание о ней помогло мне принять приветливый, естественный вид.

– За горами, – кивнул Мишкольц. Его «аканье» куда-то пропало.

– Так значит, перевал…

Мой вопрос угадали:

– Ребятки его почти разобрали. Вы ещё можете уехать.

Свеча выпала из моей руки обратно в ящик и раскололась надвое. Мишкольц сказал «ещё», а не «уже». Что он подразумевал? Я снова взял свечу, потянулся за огнивом и…

– Не зажигайте, доктор. Зачем она? Глаза что-то болят, устал.

Я стоял неподвижно. Меня начинало колотить, точно это я попал под дождь.

– Положите свечу, доктор, – настойчиво повторил наместник.

Пальцы опять разжались; я до конца не понял, по моей ли воле. Стараясь не надумывать и держась за единственную опору – свои полномочия, – я обернулся, пристально посмотрел на Мишкольца сверху вниз и спросил:

– Где вы были всё это время? Мы беспокоились.

Вязкая улыбочка пошла по грубому лицу, точно глупый ребёнок спросил, стоит ли Земля на китах или сразу на черепахе. Я расправил плечи и поджал губы, готовый высказать всё, что думаю о таких гримасах, но мне не пришлось.

– На водах, – мирно отозвался Мишкольц, зевая. – Срочно потребовалось подлечиться. Вы, доктора, разве не любите болтать, что нет ничего живительнее воды? Аquа vitае! Вы правы, правы. Хороша тут у нас водичка, вам бы попробовать… чудеса творит!

И он засмеялся – визгливо и булькающе, похрюкивая. Я помнил его смех другим.

– Это был неосмотрительный отъезд. – Хватаясь за осыпающуюся прямо под пальцами действительность, я говорил то, что не несло смысла, но хотя бы помогало мне оставаться в здравом уме, оставаться собой – столичным чиновником, титулованным лицом, ревизором, отчитывающим подчинённого. – В городе произошло в ваше отсутствие много пренеприятных инцидентов, ваш заместитель самовольничает…

Говоря, я смотрел на ноги Мишкольца. Было темно, но, казалось, вокруг его туфель натекают илистые лужи. Я убедил себя, что это игра теней, и подумал, что ненормированный сон рано или поздно совсем погубит меня.

– Маркус? – Мишкольц пожал плечами. – О нет, он умнейшая голова. Не тревожьтесь, ваши инциденты позади, виновного поймали. Гарнизон идёт в город. Слышите? Лошадушки цок-цок… прямо от храма. Ну… который настоящий!

Он опять засмеялся. Тогда я даже не понял, что он имел в виду, и возразил:

– Гарнизон пропал. Речь либо о массовом дезертирстве, либо…

Это слетело с языка, прежде чем я подумал об осторожности, и одновременно с тем, как я действительно услышал отдалённый стук копыт и ржание. Я недоумённо осёкся. Смех оборвался; Мишкольц медленно поднялся и, хрустнув плечами, выпрямился. Я стоял в оцепенении и всё смотрел на его ноги, на плотные клочья чёрного ила на носках башмаков.

– Уезжайте, доктор, – веско повторил он. – Вы не нужны. Виновный найден.

– Виновный? – Я был окончательно сбит с толку; только недовольство этим притупляло крепнущий иррациональный страх. – Герр Мишкольц, я приехал восстанавливать в той или иной форме справедливость и бороться с суевериями, но это ни в коей мере не подразумевало охоту на ведьм или…

Наместник закашлялся – надсадно, буквально чахоточно, а затем согнулся, поднёс ко рту ладонь и опять всё кашлял, кашлял, кашлял; щёки его ходили ходуном, точно горло жабы. Я с нелепой обречённой заворожённостью ждал, а мой ужас рос, по мере того как ноздри всё яснее улавливали некий сладковато-болотный смрад. Трудно сказать, шёл ли он с улиц, из коридора или от человека – уже не человека, – с которым я беседовал.

– Доктор, город волнуется. И это вы его взволновали. Я зря тут здоровье подрывал?

Мишкольц произнёс это хрипло, что-то отхаркнул и выпрямился. «Чем-то» оказалась жёлтая кувшинка, в которой копошились чёрные жуки; к лепесткам пристали красно-серые ошмётки. Я поборол лёгкую дурноту и желание отступить. Цветок протянули мне на ладони.

– Я никуда не уеду, – чётко произнёс я, не впервые, и это был уже не мой выбор.

Говоря, я схватил свечу, зажёг и в то же мгновение понял, что багровая полоска с неба пропала; оно окончательно потемнело, надвинулось, прильнуло к окну. Почти сразу Мишкольц, которого я теперь явственно видел, бросился на меня. С сумраком исчез скрывавший его обличье морок; стало ясно, что много времени он провёл под водой,