Отравленные земли - Екатерина Звонцова

Avvisatori перебирал чёрную колоду, подолгу вглядываясь в лица дам и королей, а я смотрел в окно. Солнце начинало нещадно для февраля припекать, и такое тепло – безветренное, знойное, затхлое – не радовало, а наоборот, тревожило.

Мы быстро добрались до кладбища, где снова подолгу осматривали едва ли не каждый камень, спускались во все склепы. Вылезая на свет божий в очередной раз, я заметил, что скучающий могильщик, темноволосый детина лет двадцати, сидя у нагретой стены костёла с былинкой в зубах, следит за нами. Взгляд его не был злым, впрочем, и дружелюбным тоже; там читалось бесцветное любопытство, с каким он мог бы наблюдать за жуками.

– Он растрезвонит, что мы опять толклись здесь, – мрачно предсказал Вудфолл. – И тогда мы попляшем.

Мы добрели до сторожки и покрутились там, не обнаружив, впрочем, ничего, кроме хирургического ножа, забытого мной в прошлый раз. Когда мы вышли, могильщик грелся на солнце ближе, не на месте, где сидел раньше. Мы с Вудфоллом уставились на него уже вдвоём, в открытую, и avvisatori принялся засучивать рукава своей грязновато-бежевой рубашки. Малый лениво поднялся, а вскоре и ретировался, скрывшись за костёлом, сонно взиравшим на нас глазами упитанных скульптурных ангелов.

Мы пошли в противоположную сторону, продолжая пустые поиски. Стрижи беспокойно метались туда-сюда, тусклая прошлогодняя трава приминалась под ногами, густея и зеленея по мере продвижения вглубь кладбища. В конце концов мы оказались на самом его краю, на макушке холма, под которым плескалось озерцо. Казалось, с момента, как я видел его в прошлый раз, оно гуще заросло кувшинками; их сочные листья напоминали уже не кофейные блюдца, а самые настоящие сервировочные тарелки. Воду было видно лишь у дальнего берега, там, где умывались вампиры. Это казалось странным. Довод о тёплых ключах не выдерживал критики, учитывая, что озеро затеняли холм и кустарник, да к тому же оно пополнялось речной водой. Но делиться мыслью я не стал; мы с avvisatori сошли к берегу и какое-то время постояли, слушая сонный плеск, а потом вернулись наверх. Мы не перекинулись за это время и дюжиной фраз. Сейчас я сознаю, что оба мы находились в напряжённом оцепенении, предчувствовали… но ни один не ведал, что. Огибая костёл, я снова поискал могильщика. Он куда-то сгинул.

– Уродливое здание… – пробормотал Вудфолл, зыркнув на светлую башенку.

– Да, мне тоже ближе классицизм и готика. Барокко порой просто нелепо.

Этим наш угрюмый диалог ограничился. Увы – или к счастью – мы не подумали заглянуть в костёл. Впрочем, я спешу и, дабы не нарушать хронологию, ныне добавлю лишь, что Бог в выборе жилищ зачастую столь же странен, сколь в распоряжении судьбами. И ничего порой нет хуже и опаснее церкви, которую Он покинул.

С кладбища мы направились в Старую Деревню. Я сомневался, ехать ли туда, учитывая обстоятельства, но Вудфолл настоял. Ему хотелось проверить тело Вукасовича и напоить лошадей, которые наверняка уже рвались из стойл, если вовсе не разбежались. Avvisatori оказался недалёк от истины: лошадей мы не нашли, равно как не нашли ни ружей, ни формы, ни упряжи. Всё это, ещё вчера брошенное на своих местах, куда-то исчезло.

– Воры из города? – тихо спросил я. – Лесные разбойники?

Вудфолл сосредоточенно изучал землю под ногами. Один раз он уже опустился на четвереньки, но только досадливо цокнул языком: различить на высохшей почве какие-нибудь свежие следы оказалось трудно даже для этого опытного авантюриста. Не было ни навоза, ни предметов, которые хоть как-то указали бы направление движения солдат.

– Возможно, – наконец неопределённо ответил avvisatori и прибавил: – Надеюсь.

Единственным, что мы нашли на прежнем месте, было тело командующего; верный пёс лежал рядом. Вудфолл обошёл обоих по кругу, потрогал кол, принюхался. Выражение досады не сходило с его лица.

– Живой, точно… – наконец раздосадованно произнёс он.

– Что? – с недоверием переспросил я.

– Я изначально был прав. Если всё это не происки лесных бродяг, значит, замешан живой человек из города, а то и несколько. Ведь мы уходили на рассвете. Солдаты, если им не повезло, как Бвальсу, не смогли бы взять вещи сами. Да и зачем бы…

Мне в голову пришла – точнее, запоздало и робко вернулась – обнадёживающая, хоть и малорациональная мысль:

– А всё-таки что, если они просто обманули нас? Дезертировали, испугавшись происходящего? Сначала разведали путь, а потом вернулись, взяли лошадей и ушли через дальние перевалы, которые ведут не к Брно, а к границе региона?

Мы с Вудфоллом внимательно посмотрели друг на друга. Он не стал острить по поводу моей оптимистичной наивности и некомпетентности в следопытстве, а лишь слабо вздохнул.

– Это было бы лучшим раскладом. Но маловероятно.

Я понимал, что он прав: испуганные люди не уходят ночью, когда страх торжествует над всем и когда ночь и есть суть страха. Да и на что я надеялся, когда умирающий Вукасович упоминал Бвальса и женщину? То, что она действительно была здесь, выдавала и увядшая кувшинка на полу.

В понуром молчании мы вернулись в город. Было время службы. Казалось, темнеть начало слишком рано по сравнению с вечером накануне, но я не придал этому особого значения, списав на возможный скорый дождь.

Часовня выглядела особенно древней и высокой в лучах заходящего солнца, а стены её, к моему отвращению, были почти полностью багровыми. Кровь текла сегодня и по паперти, добиралась до верхней ступени лестницы; отдельные подтёки ползли ниже. По крови шли; казалось, горожане вовсе не замечают, чем пачкают обувь; босые ребятишки – и те ступали спокойно, пересмеиваясь и шушукаясь. Шуршали и шлёпали по крови длинные женские платья, роскошные и бедные; подолы промокали, окрашивались багрянцем, а уже на полу церкви оставляли полосы, напоминавшие следы огромных змей.

Я остановился на крыльце и опустил глаза. Мне стало вдруг интересно, куда же утекает большая часть этой полуинфернальной жидкости, если пространство вокруг часовни совершенно чистое. Я заметил между кладкой и плитами широкие щели. Ниже, под фундаментом, скорее всего, были когда-то катакомбы или просто склады. Так или иначе, я представил, как может выглядеть это промозглое обагрённое подземелье, но не испытал страха, а только…

Меня о чём-то резко спросили, но я едва услышал.

…Понимание. Да, я понимал, что лишь часовня удерживает город от того, чтобы он действительно не захлебнулся в крови. Удерживает или… в поисках ответа я по привычке возвёл очи горе. Верхнее башенное окно-розетка, как и прочие, было витражным; там сиял нежный венец из алых роз. Странно, подумалось мне: здешние витражи все хранят библейские сюжеты, а наверху кто-то поместил обычные цветы, горящие закатом в чьих-то бледных ладонях. Хотя о мистичности красной розы вряд ли говорят просто так.

Вопрос повторили, не на немецком, но я угадал что-то вроде «Вы проходите?», а Вудфолл подтвердил. Я кивнул старику, кинувшему на нас раздражённый взгляд из-под почти сросшихся бровей. Avvisatori потянул меня вперёд и, едва мы ступили под прохладные тёмные своды, тревожно спросил по-английски:

– Что с вами? О чём задумались?

– У меня есть догадка, где начался ваш рассвет. Это невозможно ни с теологической, ни с научной точки зрения, но всё же… – Я опять глянул под ноги. Цепочка детских следов, тянувшихся вперёд, была ослепительно красной. – Нет, подождём герра Рушкевича.

Вудфолл кивнул, ничего не уточняя. Мы встали в толпе, и я сразу поймал несколько взглядов – косых, опасливо-злых, тех, которых опасался в первые дни пребывания здесь и которых тогда не было. Как запоздало они появились…

Служба началась, но вёл её не Бесик, а Лукаш Ондраш, худой семинарист с сальными русыми кудрями. Гнусавый голос звучал слабее, монотоннее, не вознося усталую душу к ангелам, а действуя как пытка водой. Ондраш говорил, как и всегда здесь, не на немецком, однако по напряжённому тону, а также по узнанным словам и именам я вдруг осознал: проповедь юноша начинает с того, что упоминает Нечистого, слуг его и необходимость поостеречься, поберечь бессмертные души, всюду искать врагов Господа. Слова, полные слепой ненависти, усилили беспокойство, которое и так клубилось в моём сердце. Судя по лицу Вудфолла, понимавшего местный язык лучше,